К этому времени Тони фон Бург вышел из товарищества и начал специализироваться на птицеводстве. А большую часть своей земли продал под застройку. Тея Крессманн при каждом визите повторяла Труде, что благодаря удачной операции Тони заработал кучу денег. И чтобы налог не поглотил их, добавляла Тея, он вложил вырученное в строительство многоквартирных домов.
В результате Якоб занял место Тони и с помощью друзей организовал работу на своем дворе.
Для себя Труда недалеко от заднего выезда со двора разбила огород. Весной и летом 77-го года ежедневно после обеда она выбегала из дома и сажала Бена между грядок, где поначалу он спокойно оставался сидеть. Но не долго. Возможно, Бен был слишком глуп, чтобы выговорить слово «мама», однако он быстро разобрался, что его мама, в отличие от бабушки, сделана из другого теста.
В первые дни огромные пространства вокруг еще приводили Бена в замешательство. Он неуверенно моргал на солнечный свет, с полуоткрытым ртом удивлялся облакам и испуганно вздрагивал, когда пчела или мотылек подлетали к нему слишком близко. Затем мальчик в первый раз прополз часть пути по направлению к проселочной дороге, которая за огородом параллельно Бахштрассе вела в Лоберг. Прополз недоверчиво и боязливо, не спуская с Труды глаз. А уже через какую-то неделю мелкими, семенящими шажками так быстро несся к своей цели, что у Труды перехватывало дыхание, прежде чем она успевала его схватить.
«Нет, нет, — каждый раз, запыхавшись, едва переводя дух, говорила она. — Ты должен оставаться со мной».
Но разговоры с ним были практически бесполезны. Слов он не понимал. Для него существовала только игра: убегать, чтобы его ловили. Труда часто думала, что Бен действительно понимает, только когда его колотят — как это делала свекровь. Но сердце Труды не лежало к побоям. Привязывать сына она тоже не хотела, все-таки он человек, а не зверь. Но каждый раз, когда она бежала за ним, у нее возникало чувство, словно небо сомкнулось над ее головой.
Она ощущала себя изгоем, исключенной из общества, — с клеймом не на лбу, а на руках. Она не могла больше ходить с Иллой фон Бург в воскресенье утром на церковную службу. Она не могла больше сопровождать Антонию Лесслер в воскресенье во второй половине дня в Лоберг, чтобы позволить себе провести часок в кафе-мороженом, пока мужчины гоняют мяч на футбольном поле. Она больше никого не могла пригласить к себе на кофе во второй половине дня. И тем более принимать приглашения других, даже если речь шла о самых значительных событиях в их жизни.
Она еще успела принять участие в свадьбе Эриха Йенсена и Марии Лесслер. Но бракосочетание состоялось в 1974 году. Тогда еще была жива свекровь, оставшаяся дома с Беном. Но когда от Бруно Клоя забеременела третья девушка из Лоберга и по приказу отца в сентябре 77-го года он был вынужден жениться на Ренате, Труда отговорилась мигренью. На свадьбу Бруно Якоб отправился с дочерьми.
А уже в начале октября на крещение Дитера, сына Бруно и Ренаты Клой, Труда не пошла, сославшись на неожиданно возникшие сильные боли в спине, из-за которых она едва ли смогла бы выстоять в церкви, а тем более высидеть за праздничным столом. И когда три недели спустя маленькую дочь Тони и Иллы фон Бург задавило машиной на дороге в школу, у Труды перед самыми похоронами случилось расстройство желудка.
Только она ничего не могла поделать, если люди по собственной инициативе, без приглашения приходили к ней в гости. Антония Лесслер не поняла бы, если бы Труда не пустила ее в дом. Двор Лесслеров находился на Бахштрассе, улице, застроенной в те времена только где-то метров на триста. Земельный участок Пауля лежал в ее начале, Якоба — почти в конце, а значит, фактически они были соседями. И несмотря на разницу в возрасте в пятнадцать лет, женщины хорошо понимали друг друга.
Антония не поняла бы, если бы их отношения прервались лишь потому, что теперь у Труды был сын, который мог неожиданно потянуть на себя скатерть, опрокинуть кофейную чашку или с ключом от автомобиля исчезнуть в курятнике. Наоборот, Антония считала, что как-нибудь Бена нужно взять с собой в кафе-мороженое. Ее отец ни в коем случае не станет волноваться, если Бен из-за того, что ему тяжело все время сидеть на одном месте, немного порезвится. Но сама Труда никогда не осмелилась бы на подобную вольность.
Илла фон Бург догадалась, что Труда не хочет брать сына в церковь. Но полчаса после службы каждое второе воскресенье Илла, как и прежде, проводила на кухне Труды. Ни разу, даже после смерти дочери, она не прерывала свои визиты, порой заходила просто поздороваться с Трудой и не обращала внимания на то, что Бен норовит вытереть свои грязные пальцы о ее юбку.
Время от времени у Труды появлялась даже молодая Рената Клой с детской коляской. На своей свадьбе она услышала от Якоба, что Труда, как и она, выросла в Лоберге. Будучи чужой в деревне и измученная поведением Бруно, Рената только в Труде видела человека, с которым можно открыто обо всем поговорить.
Бруно шесть из семи вечеров недели проводил вне дома. Его мать считала, что после рабочего дня нельзя отказывать молодому человеку в кружечке пива. Отец Бруно советовал невестке сопровождать Бруно в трактир, чтобы всякий раз убеждаться, что он именно там. Но Бруно не хотел брать жену с собой. Собственно говоря, с тех пор как они поженились, он вообще ее не хотел. Спал с нею, самое большее, раз в месяц, и их любовные отношения превратились в дело пяти минут. И при этом он с восторгом рассказывал Ренате о Марии Йенсен, извергая при этом проклятия в адрес Пауля Лесслера и Эриха Йенсена. Но о разводе Рената не осмеливалась и думать, ибо что тогда станет с ее сыном?
При всем желании Труда не знала, что посоветовать. Она даже не могла спокойно слушать Ренату, обеспокоенная тем, чтобы удерживать Бена подальше от коляски гостьи.
А хуже всего было, когда появлялась Тея Крессманн, чтобы выдать Труде какой-нибудь очередной глупый совет и, как хорошо выдрессированную собаку, продемонстрировать своего Альберта. Тея приходила в гости по меньшей мере четыре раза в неделю и каждый раз указывала на различия между детьми, как если бы Труда их сама не замечала. Альберт, по ее словам, прямо-таки горел желанием помогать ей собирать в курятнике яйца. Однако, похоже, Тея и сама не знала, как курятник выглядит изнутри.
А Бен знал это, поскольку Труде приходилось повсюду таскать его с собой. И если она на него не смотрела, он мигом хватал какого-нибудь цыпленка, прикладывал его к щеке, а потом запихивал в карман штанов, где, побывав в его кулаке, цыпленок нередко оказывался уже неживым.
Когда Бену исполнилось пять, по росту, весу и физической силе его можно было принять за восьмилетнего. Постепенно люди начали недоверчиво на него поглядывать. А с Труды семь потов сходило, когда она брала его с собой в деревню. Вынуждена была брать, так как Анита отказывалась посидеть с братом даже четверть часа, а Бэрбель с ним не справлялась.
Бен бегал или стоял рядом с Трудой с полуоткрытым ртом, а нить слюны тянулась по подбородку. Стоял с наморщенным лбом, как будто непрерывно размышлял над какой-то неразрешимой проблемой. Возможно, так оно и было. Кто знает, какие мысли бродили у него в голове? Иногда он неожиданно испускал дикий вопль, и люди на улице оборачивались. Иногда внезапно подпрыгивал, и Труда чуть не выворачивала сыну руку, стараясь предотвратить падение. Если она недостаточно крепко держала его за запястье, Бен вырывался и бросался на пешеходов, обхватывая их с глупой ухмылкой. В такие моменты Труда чувствовала себя так, словно вышла на прогулку с бешеной собакой.
Впрочем, в большинстве своем люди не жаловались, даже если Бен им надоедал. Якоб и Труда пользовались уважением в деревне, и потому, выдавив из себя улыбку и осторожно погладив Бена по волосам, односельчане повторяли одно и то же: «Ах, все не так уж и плохо, фрау Шлёссер».
Но Труда чувствовала себя ужасно. Она стала страдать от учащенного сердцебиения, у нее начались нарушения кровообращения и сна, к тому же мучили приливы. Дважды в неделю ей приходилось мерить кровяное давление у врача и на приеме держать сына за руку или усаживать на колени. Труда держала сына, так как он жадно хватал блестящие инструменты, лежавшие в лотке на столе у врача. Бена просто завораживало все, что блестит. Ни одну вилку, ложку или нож на столе он не обходил своим вниманием, стараясь схватить все, что попадалось на глаза. Сотни раз в день Труда кричала: «Руки прочь!»