С наступлением сумерек дивные лесные пташки уступают место на кладбище стае крикливых, черных как смоль ворон. Им нечасто что-либо перепадает, однако они регулярно кружат над моей обителью. Я возвращаюсь в свою каморку и настраиваю радио на кантри-волну. Обычно я провожу вечера именно в такой обстановке: шипение приемника, кружка горячего напитка и бесноватый грай ворон над крышей.
Но, похоже, не в этот раз. Ветер громко хлопает хлипкой дверью каморки и тут же доносит нерадостные вести: кто-то явился на кладбище, а по интонации порыва я понимаю, что не с самыми добрыми намерениями. Я приподнимаюсь и прислушиваюсь: с левой стороны леса, с матершиной и песнями, к могилам подбирается незнакомец. Я выхожу из каморки, натягиваю шляпу на свою заросшую седую голову, беру служащую верой и правдой лопату в руки и направляюсь на звук.
В сумеречной тьме я замечаю пьяного вдрызг мужчину, который, шатаясь и сквернословя, неуверенно подходит к дереву между холмиков. Я видел его раньше в трактире: насколько помню, его зовут Джек, и он работает на рыбацком судне. Он сгребает лбом кору, с трудом встает ровнее, чем позволяет его состояние, приспускает штаны и выдает струю на дерево.
– Эй, молодой человек! А можно попросить вас не мочиться на моей территории?
Джек, не прекращая опорожнения, разворачивается ко мне, замечает мою скромную персону, пьяно, недовольно гримасничает и громко отвечает:
– Дай поссать! Че те надо, ептыть?
Ну, знаете ли. Такого отношения к покою мертвых на своем кладбище я не потерплю и не позволю никому не свете.
– Убирайся отсюда, недоумок! Прочь с моей земли!
– Че ты от меня хочешь, а? Ссу, где хочу, понял ты, не?
Он, ухмыляясь, поворачивается обратно к дереву и довольно запрокидывает голову, по-видимому, максимально наслаждаясь процессом.
Я сделал, что мог, но слушать он не стал. Его проблема. Я вдыхаю поглубже, стараясь немного усмирить ускоряющееся сердцебиение, сжимаю покрепче лопату в обеих руках, бросаюсь к Джеку и с размаху бью его прямо в висок. Он мгновенно падает на землю, а я, для верности, наношу по его голове еще один удар.
Что ж, полдела сделано. Я смахиваю выступившие на лбу капли пота, поправляю съехавшую в сторону шляпу, хватаю Джека за рубаху и тащу в сторону, поближе к северной оконечности кладбища. Здесь я выпускаю пьянчугу из рук, прикидываю фронт работ и принимаюсь копать. Быстро и ровно, как и положено могильщику.
Пока я вгрызался в кладбищенскую почву, Джек несколько раз подавал признаки жизни, что-то мямлил и пытался привстать. Приходилось отвлекаться от могилы и бить бессовестного ссыкуна лопатой по макушке. Если честно, то сейчас мне плевать, каким он был хорошим работником или прекрасным семьянином. Как любил свою собаку или какую крупную рыбу однажды поймал. Обо всем этом то и дело будут говорить в ближайшие дни в деревне, куда я обязательно наведаюсь на пути в трактир – я зафиксирую это в памяти и учту на будущее. Но сейчас… сейчас я ненавижу Джека больше всего на свете за его беспардонность, грубость и абсолютное неуважение к чужому труду и комфорту.
Яма вырыта, и я, по опыту, могу сказать, что Джеку она будет впору. Я подхожу к нему, наклоняюсь и дергаю за щеки:
– Просыпайся, приятель. Пора заснуть вечным сном.
Джек, по всей видимости, немного протрезвел. Я понял это по ужасу в его стеклянных глазах – он вперся взглядом в человека и его шляпу, о которых слышал так много невеселых слухов. Его спиртное дыхание начинает панически ускоряться и прибавлять в громкости.
Я цепляюсь за его шиворот и тяну к яме; Джек орет как резаный и упирается ногами о землю. Я заталкиваю его избитое, пьяное, кричащее и плачущее тело в могилу, он хватается руками за мои штаны; я дотягиваюсь до лопаты и бью его черенком прямо в губу. Джек валится на дно ямы и оттуда визжит, разбрызгивая, выплевывая кровь из покалеченного рта по сторонам.
Когда парень-сирота, который подрабатывает почтальоном, привезет мне пятничную газету, я знаю, что в ней будет написано. Что хороший парень Джек, работавший на рыболовном судне, пропал без вести в одну из недавних ночей. Вышел из трактира, и больше его никто не видел. Что всех тех, кто распознает грязную рубаху Джека в толпе, попросят сообщать о его местоположении родным и близким. Но я так же знаю, что его тут же начнут оплакивать как мертвого. Так делали со всеми, кто пропадал без вести последние годы. Никто из них так и не вернулся назад.
Я закидываю орущую тушку Джека землей, а он отчаянно сопротивляется. Каждый раз, когда он пытается привстать в могиле, я бью его острием лопаты прямо в морду. С каждой новой порцией земли он кричит и ревет все громче и громче, но чем больше лопат я сую ему в рожу, тем меньше у него остается сил на борьбу. Устав от его бесконечных предсмертных причитаний, я прицеливаюсь в его покрытый грязью и кровью рот и резким рубящим движением попадаю между зубов: кусок языка Джека пулей вылетает из могилы, а самая прозорливая ворона подхватывает его, еще дергающийся, прямо в воздухе и уносит подальше от своих товарок; те, беснуясь, бросаются за ней в погоню с каркающим свистом. Агония Джека продолжается недолго – земля сдавливает его пружинящую, как батут, грудь непосильным грузом, забивает нос и рот, и совсем скоро его тело перестает издавать звуки, а затем пропадает из виду.