Папа фыркнул, и немного вина потекло по его подбородку, который остро нуждался в бритье.
— Тысяча девятьсот семьдесят третий? Это, должно быть, дорого.
— Это так, но хорошую бутылку никогда не следует пить в одиночку.
— У тебя что, нет друзей? — спросила я, хватая второй бокал со стола.
Одна сторона его рта приподнялась.
— Катори, — прошипел папа. Он называл меня полным именем только тогда, когда злился. — Это нехорошо.
— Ну, есть? — снова спросила я.
— Я кажусь тебе очень несимпатичным человеком? — спросил он.
— Вроде того.
— Достаточно, — сказал папа.
— Что? Мне позволено высказывать своё мнение, — сказала я.
Круз рассмеялся. Я не ожидала, что он засмеётся.
— Ты понимаешь, почему мы остановились после одного ребёнка? — сказал папа.
Я закатила глаза и села рядом с ним.
— Раньше они говорили мне, что желают мне удачи в поиске мужа, — сказала я Крузу.
— Раньше? Мы… — папа резко остановился. — Я всё ещё так думаю.
Он сжал переносицу между указательным и большим пальцами.
— Посмотрите на этот снег, — сказала я, прежде чем папа снова сломался.
Некоторое время мы все молча наблюдали за впечатляющим белым ливнем. Затем я встала и вставила один из старых папиных компакт-дисков — лучшее из Этты Джеймс — в наш устаревший проигрыватель компакт-дисков. Тёплый, сочный голос почти сразу развеял холодную меланхолию.
— Откуда ты родом? — спросил папа у Круза.
— Родом из Миннесоты, но сейчас я живу на Бобровом острове.
— Бобровый остров? Разве он не принадлежит этой сверхбогатой семье… как их зовут?
— Вудсам? — сказал он. — Да.
— И они позволили тебе там жить? — спросил он.
— Да.
— Ты с ними в родстве? — спросила я.
— Ещё нет, — сказал Круз, побалтывая своё вино.
Он сделал глоток, а затем поставил бокал обратно на стол.
Я хотела спросить его, что он имел в виду под «ещё нет», но папа заговорил раньше, чем я смогла.
— Нова говорила мне, что её родственники были с Бобрового острова, но когда-то давно поссорились с Вудсами. Очевидно, они прокляли её предков. Она действительно верила, что её сожгут заживо, если она ступит на этот остров.
Я фыркнула.
— Мама и её проклятия.
— Прояви к ней немного уважения, — сказал папа.
Мой рот открылся от его упрека. Всего несколько секунд назад в его устах это звучало бессмысленно.
— Тебе позволено исповедовать свои убеждения, но и ей тоже. Как она и… — папа вытащил руку из-за моей спины и наклонился вперёд. — Могу я попросить тебя налить ещё?
— Конечно, — сказал Круз.
Я захлопнула рот и долго держала его закрытым. Когда Круз задавал мне вопрос, я кивала или качала головой, но такова была степень моего участия в их обсуждении. В какой-то момент я извинилась, поставила свой пустой бокал в раковину и уставилась на ужасную работу по покраске, которую я сделала.
Хотя у меня были все намерения подняться наверх, тяга спуститься вниз была непреодолимой. Я тихонько повернула ручку двери, включила свет и спустилась по ступенькам. Мне было любопытно узнать о старом гробе, о котором упоминал Круз. Как я не заметила его сегодня утром, было выше моего понимания, учитывая, что он был прямо посреди морга. Я обошла его кругом, погладила дерево, которое было грубым и узловатым, так непохожим на современные гробы, покрытые лаком и гладкие. Я схватила крышку и подняла её. Она весила тонну и захлопнулась, чуть не отрубив мне пальцы. Я попробовала ещё раз, на этот раз приготовившись к весу. Я подняла её. Поскольку у неё не было петель, я двигала её на основании, пока не смогла заглянуть внутрь.
Лепестки роз. Вот и всё, что там было. Их было очень много. Я отодвинула крышку подальше. И всё же я не нашла никаких костей. Я собрала лепестки. Они были бархатистыми и ароматно-свежими. Неужели моя мать положила их туда?
— Ты открыла его, — сказал Круз.
Я подскочила.
— Боже… часто подкрадываешься к людям?
— Я не хотел тебя напугать, — сказал он. Он смотрел на лепестки. — Где тело?
— Тело? Там не было тела.
— Я имел в виду кости.
— Может быть, мама положила их в одну из холодильных камер, — сказала я.
Пульс участился, я наугад потянула за рычаг. Он открыл камеру, набитую запеканками. Я закрыла её. Мои пальцы замерли на ручке следующей. Это была та, в которой находилась моя мать. Медленно я позволила пальцам соскользнуть. Я оторвала взгляд от металлической двери и продолжила лихорадочные поиски останков, но все остальные камеры были пусты.
— Их нигде нет, — сказала я.