Неужели Эйс солгал мне? Разве их имён не было на надгробиях?
— Почему ты спрашиваешь меня об этом, Катори?
Я пожала плечами.
— Это был просто… просто вопрос.
Она ждала, что я скажу что-нибудь ещё, но я не высказала того, что таилось в глубине моего сознания.
— Спасибо, что пошла на бой прошлой ночью, — сказала она.
— Ага! Я была права. Это не было совпадением.
— Нет, это было не так. Я повлияла на твою подругу, чтобы она взяла тебя с собой, потому что боялась, что с Каджикой что-нибудь случится. Я не могла оставить Холли, не в её состоянии.
— И ты предположила, что я помогу ему?
— Ты бы позаботилась о нём. Как ты позаботилась обо мне. Меня бы здесь больше не было, если бы ты не спасла меня, Катори. Я обязана тебе своей жизнью.
— Ну, Каджика забрал жизнь Блейка, так что я бы не стала ему помогать.
Она постучала двумя пальцами по лбу.
— Ты не можешь смотреть, как кому-то причиняют боль, не помогая. Твоя мать показала мне это. Она показала мне, когда ты выполнила манёвр Геймлиха над девочкой по имени Фейт в школьной столовой. Она тебе не нравилась, и всё же ты не позволила ей задохнуться.
Я снова уставилась на неё широко раскрытыми глазами.
Её длинные волосы резвились поверх мешковатой блузки. Это была та самая, в которую был одет Каджика в супермаркете. Гвенельда добавила к ней пояс, так что она больше походила на платье, чем на неправильно подобранную одежду. На ногах у неё были блестящие красные ботинки, которые были на ней в тот день, когда напали голвинимы… в тот день, когда она чуть не умерла.
— Невероятно, как сильно ты похожа на Ишту, — сказала она мягким голосом.
Я резко отвела взгляд от её ботинок.
— Кто такая Ишту?
— Она была аабити Каджики.
— Его пара?
Гвенельда кивнула.
— Когда я впервые увидела тебя, я подумала, что вижу Ишту, но потом я услышала, как произносят твоё имя, и я поняла, что это просто генетическое совпадение.
— Кем она была тебе?
— Моей кузиной по отцовской линии.
Громкий грохочущий звук испугал нас обоих. Я обернулась и увидела Каджику, стоящего в дверном косяке, брёвна беспорядочно лежали вокруг его босых ног.
— Ма квеним, Гвенельда! Мава!
Он повернулся и выскочил за дверь, как раненый зверь.
— Гатизогин, — крикнула она ему вслед, но он был уже слишком далеко, чтобы услышать её. — Мне жаль, — прошептала она. — Гатизогин, Каджика.
— Почему он так зол? — спросила я Гвен, пытаясь разглядеть его очертания на фоне белой как мел земли.
— Он не хотел, чтобы я рассказывала тебе о ней.
Я взяла охапку поленьев и бросила их в потрескивающий камин, затем выудила бумажник из кармана пальто и протянула ей несколько скомканных двадцаток внутри.
Она покачала головой.
— У нас достаточно. На данный момент у нас достаточно, спасибо Геджайве.
— Кто такой Геджайве?
Гвен улыбнулась.
— Великий Дух.
Я засунула деньги обратно в бумажник.
— Катори?
— Да?
— Я сожалею о Блейке.
Я долго смотрела на неё, не говоря ни слова. Сожаление было написано на её лице. Однако сожаление никогда не будет достаточным извинением. Не для меня.
— Мой отец беспокоится о Холли, так что он, вероятно, зайдёт. Не околачивайся поблизости, когда он придёт в гости. Он думает, что ты убила судмедэксперта.
Лоб Гвенельды наморщился, но она не выразила своего замешательства.
— Тогда я не позволю ему увидеть меня.
Я кивнула и направилась обратно к катафалку. Я опустилась на водительское сиденье и закрыла дверь. Отъезжая, я осмотрела местность в поисках Каджики, но не нашла ни одной задумчивой фигуры в капюшоне. Я остановила машину и открыла словарь, который положила на пассажирское сиденье. Я пролистала его, пока не нашла слово, которое он произнёс: квеним. Память. А потом я нашла другое его слово: мава. Мой. Я не запомнила остальную часть его предложения, но этих двух слов было достаточно, чтобы я поняла, что он говорил Гвен, что память про Ишту принадлежит ему.
ГЛАВА 28. ДОМ НА ДЕРЕВЕ
Два дня спустя мы опустили Блейка в землю в простом дубовом гробу. Как и на похоронах моей матери, все жители Роуэна собрались в нашем поместье, чтобы попрощаться с ним с опухшими веками и болью в горле.
Би попыталась говорить над глубокой ямой, но её слова спотыкались друг о друга и перемешивались с безжалостными слезами до тех пор, пока она не вздохнула так глубоко, что моему отцу и Стелле пришлось отвести её в дом, подальше от обезумевших скорбящих.