Брат тоже еще жив, кстати. Еще служит капитаном в ракетных войсках. Уволят в запас. Через год бизнесом займется тоже. Пропадет без вести в Ярославле, спившись от шальных денег…
Не позволю!!
— Ивакин! — выдернул меня голос из размышлений.
— А?
— Не а! Доклад иди читай.
Алалост покачал смешной головой — розовая лысина обрамлялась венчиком белого пуха.
Курт меня пихнул в бок — что, мол, сидишь, иди!
Я растерянно встал.
— Не готов, что ли? — Раздраженно, заметив мое замешательство, сказал препод.
— Г-готов, — заикаясь, ответил я.
— Тогда не томите! Ждем ваших откровений!
Я пошел к кафедре, пробравшись сквозь ряд стульев.
— Тема доклада… — горло пересохло. Блин! Оказывается, я Останина до сих пор боюсь!
— Какая же тема доклада? — препод презрительно усмехнулся.
— Мммм… — промычал я, — Недостатки однопартийной идеологии…
— Слушаем, — отвернулся Алалост.
Слушаем? Блин, ты, зараза, мне за этот доклад тогда пару влепил! Я, тогда, так и не понял — за что? Ведь все правильно говорил — плюрализм, демократия с человеческим лицом… Каким же я романтиком был… Комсомолец, бля, образца конца восьмидесятых… Ну держитесь! И отложил в сторону исписанную тетрадку с тезисами.
— А у нее нет недостатков!
Останин недоуменно повернулся ко мне:
— Простите?
— Нет, говорю, у нее недостатков. Вот смотрите… Если у нас сейчас появятся партии — всяко-разные либерал-демократы, просто демократы, просто либералы, нацисты, анархисты — а они уже есть, кажется? Запамятовал… Так вот. Каждая из этих партий будет пытаться внести с социум именно свои идеи. И бороться с другими. И не всегда законными методами. И к чему же это приведет? Раскол народа. Раскол общества. И пока вся эта мелочь будет отвлекать нас, те, кто реально находятся у власти — будут просто уничтожать Союз и нас с вами.
— Вы что же, против плюрализма мнений? — прищурившись спросил Останин.
— Как ни печально, против. Потому как из-за этого плюрализма нам, извините нечего жрать будет. Страна рассыплется, как карточный домик. Мы, будущие учителя, будем вынуждены бутылки на помойках собирать, чтобы выжить.
Аудитория замерла. А меня понесло:
— Нет, я не против плюрализма на уровне частном, житейском. Диссиденты были, есть и будут. Но плюрализм в отдельно взятой голове — это шизофрения. А плюрализм в отдельно взятой стране — это смерть. Вот посмотрите, те же пиндосы…
— Кто?? — удивился новому, для начала девяностых, словечку Останин.
— Ой… Американцы. Они утро начинают с поднятия флага. А уроки начинаются с пения национального гимна. А мы? Месяца не прошло как флаг выбросили и от гимна отказались. И радуемся как обезьяны гнилому банану. А гимн еще вернется. И флаг вернется. Только, как бы поздно не оказалось. Представьте себе, что Украина вдруг захотела отдельно жить.
Кто-то из однокурсников засмеялся.
— А что смешного я говорю?
— Вообще-то референдум показал, что более семидесяти процентов населения СССР за сохранение Союза… — мягко перебил меня Останин.
— Ну и что? Спросят, что ли, нас, когда президенты республик будут в Беловежской Пуще Страну убивать?
— Почем в Беловежской-то? — выкрикнул кто-то из студентов. Ганс, кажется.
— А черт его знает. Охота там хорошая, наверно. И что мы с вами сделать сможем? Плюрализм, говорите? Ну, ну…
— Значит, Леша, вы не согласны с академиком Сахаровым?
Останин назвал меня по имени? Вот тебе раз… Он по фамилиям-то не называл никогда и никого…
— А что академик? Враль и прохвост он. Академическое звание не гарантирует моральную чистоплотность.
Внезапно зазвенел звонок. А Останин сказал:
— Идите. Отлично. И зайдите в лаборантскую. Разговор есть.
— Не могу, Сан Саныч, — и что-то мелькнуло у меня в глазах такое, что он только кивнул плешивой головой, выводя пятерку в журнале.
А я закусив губу, пошел за свое сумкой.
Удивленные однокурсники шептали что-то мне в спину, кто-то поздравлял с пятеркой. А я ничего не видел перед собой.
Бизнес, акции?
Идите в задницу со своими акциями. Я помню. Я видел.
Значит, все просто. Получаю сейчас стипуху. Еду в Москву. Стволов сейчас немеряно продается. Лишь бы лавэ хватило…
А на фиг мне покупать?
Я же помню! Едем до Волховстроя, там на электричке в сторону Чудово. Станция Лезно. Из одного блиндажа мы тогда — в девяносто седьмом, кажется — подняли ящик немецких карабинов. В маслице. В тряпочках. И патронов там кучи были!. Приклад опилю. Ствол тоже. Я же смотрел «Брата»… А тут еще толком и охраны у Борьки нет. Герой суверенной, бля, демократии… По поликлиникам, сука, ходил. Пиарщик гребаный… А мы этому всему верили… По митингам он еще скачет… Если меня сразу не шлепнут — дадут пятнадцать лет. Это максимум сейчас. Выйду в две тысячи шестом, соответственно. Вот там и посмотрим на роль личности в истории.
А может быть и вышку дадут. Или в СИЗО прирежут. Да все может быть. Ну и хрен с ним. Зато брат жив останется. И Юрка Васькин. И много еще кого. Может быть…
И муж у Ольки не сопьется в конце девяностых, когда его акционерский бизнес по ветру пойдет пустыми бумажками ГКО. Может быть, она еще счастлива станет. Может быть.
И ведь ни одна сволочь спасибо не скажет!