Все чаще у него случались приступы ревматизма и мигрени, кроме того, он страдал хроническим воспалением придаточной пазухи носа. Все эти недуги в той или иной степени сопровождали его до самой смерти. Но он находил их безвредными по сравнению с мучившими его душевными проблемами. Действительно, Фрейд все чаще испытывал перепады настроения. В депрессивных фазах он не находил себе места: разрезал книги, разглядывал планы древней Помпеи, играл в шахматы, раскладывал карты — но не мог работать ни как врач, ни как автор. К этому прибавлялся невроз навязчивых состояний: психоаналитик боялся путешествий и опозданий, из-за чего он взял за правило появляться на платформе за час до отправления поезда. Ни один врач, даже он сам, не мог ему помочь. Любопытно, однако, что многие из этих расстройств исчезли, когда в 1902 году он был приглашен профессором в Вену.
В 1892 году у Фрейда началась тахикардия и одышка. Лечащие врачи не смогли прийти к единому диагнозу: одни говорили о стенокардии, другие — об истощении сердечной мышцы. Все тем не менее советовали пациенту бросить курить. Но идея отказа от табака была столь же фантастична для Фрейда, как единорог в берлинском зоопарке. Он был зависим от никотина и выкуривал до двадцати сигар в день. Как медик он прекрасно понимал, что курение не идет ему на пользу, и предпринимал не одну попытку отучить себя от этой привычки. Но запрет каждый раз психологически выматывал его и приводил к нервному перевозбуждению: потребность в никотине держала его крепко. Даже будучи больным раком, он не мог бросить свои сигары. В ноябре 1917 года он почувствовал первые изменения в полости рта, и отметил, что они связаны с потреблением никотина. Его запас табака был истощен, на почве чего начались перепады настроения, сердце стало пошаливать — а нёбо распухло. «Когда пациент принес мне пятнадцать сигар, я закурил одну, стало легче, и опухоль нёба исчезла. Я и не подозревал, что это так бросается в глаза», — говорил он потом.
Но Фрейд извлек из этого случая лишь один урок: нужно всегда следить за запасом сигар, ведь нёбо всегда распухает от нехватки никотина. Это напоминает поведение врача, который зависимому от азартных игр человеку приносит в палату «однорукого бандита» — чтобы хоть немного ему помочь. Но психоаналитик, столь искушенный в познании непознанного, в этом отношении был похож на большинство других докторов — когда речь заходила о собственном здоровье, его логика становилась абсурдной и появлялась странная слепота к фактам.
Шестью годами позже Фрейд обнаружил, что у него на нёбе развилась опухоль. Он прошел осмотр у дерматолога и специалиста по внутренним болезням, и у обоих появилось подозрение о раке, но ни тот ни другой не отважились сказать это пациенту. Вместо этого они заявили о необычно большой «лейкоплакии», то есть о вызванном злоупотреблением алкоголем или никотином нарушении слизистой оболочки, в общем и целом — безвредном. Поскольку все же «в общем и целом» не значило «всегда», врачи склоняли своего пациента к операции и добавляли, что речь идет о небольшом вмешательстве.
Фрейд поддался на уговоры. 20 апреля он появился в венской университетской клинике у профессора Маркуса Хайека, чтобы удалить опухоль. Оба были так убеждены в безболезненности вмешательства, что даже скрыли это от семьи (которая, между прочим, состояла из жены Марты и пятерых детей) — Фрейд якобы один отправился на пешую прогулку. Но из запланированной короткой истории вышла долгая драма. Во время операции начались осложнения. Как только семья была оповещена, жена Марта с дочерью Анной пришли в клинику и нашли Фрейда всего в крови сидящим на кухонном стуле, а поблизости не было ни врача, ни персонала клиники. Анна отыскала медсестру, которая перенесла пациента в другую комнату. Комната была крошечная: в ней помещались только две кровати. На одной мог разместиться Фрейд, а другая уже была занята умственно отсталым карликом.
В полуденное время посетителей в больнице принимать запрещалось, поэтому Анну и Марту отправили домой. Они были уже довольно далеко, когда у Фрейда случилось особенно сильное кровотечение. Он позвонил, но звонок не сработал, а закричать или встать из-за своей свежей операционной раны он был не в состоянии. К счастью, его товарищ по палате каким-то чудом понял, что происходит, и позвал на помощь. Не прояви тогда этот умственно отсталый коротышка присутствия духа, психоанализ потерял бы своего отца. Зигмунд Фрейд не смог бы начать переписку с Альбертом Эйнштейном, которая позже, изданная под названием «Почему война?», стала краеугольным камнем движения за мир во всем мире.
Пришедшая Анна нашла отца в ужасном состоянии. Он был слаб от потери крови и мучился жестокой болью; обезболивающее только отняло у него способность говорить, но не уменьшило страданий. Анна более ни на шаг не отходила от отца. Ночью его состояние стало таким отчаянным, что она послала за госпитальным врачом — но того на месте не оказалось. Вместо него она привела с собой старшую медсестру, чтобы хоть как-то стабилизировать состояние больного. На следующее утро Фрейд мог идти домой. Перед этим профессор Хайек еще сводил его к студентам — поучить подрастающую смену.
Позже однозначно выяснилось, что проведенная Хайеком операция не имела положительных результатов. Он удалил слишком мало тканей, чтобы остановить дальнейшее разрастание опухоли. Через полгода Фрейд опять попал на операционный стол. Ведущим врачом в этот раз был доктор Ганс Пихлер, венский хирург, специализировавшийся на челюстных операциях. Он удалил несколько лимфатических узлов и большую часть верхней и нижней челюстей и нёба. Кроме того, он пережал несколько шейных артерий, чтобы предотвратить возможное распространение опухоли. От такого массированного вмешательства у Фрейда начался жар. Кроме того, он должен был некоторое время питаться через трубочку. Вскорости он узнал, что ему вновь предстоит отправиться под нож: проба тканей показала, что на челюсти сохранились раковые клетки. Во время следующей операции Пихлеру удалось изъять все зараженные ткани.
Теперь Фрейду оставалось лишь изготовить протез челюсти (хотя только после многочисленных попыток удалось получить более-менее подходящий экземпляр). Это положило бы конец больнично-операционным мытарствам Фрейда. Но тут ему рассказали о новой гипотезе: будто предотвратить образование клеток опухоли можно путем стимулирования выработки мужских гормонов. Одним из главных сторонников этой теории был австрийский физиолог и сексопатолог Ойген Штейнах, который также предлагал пересадку яичек как средство к омоложению. Для этой цели достаточно было рассечь семявыводящий поток. Поскольку дети у Фрейда уже были, он согласился. В результате операции Фрейд стал бесплодным, семяизвержение почти прекратилось, и яички больше не могли справляться со своей функцией. Но хуже всего было не это: рак продолжал развиваться.
К 1929 году здоровье Фрейда было окончательно подорвано. Челюсть и слизистая оболочка были практически разрушены. Правая часть его лица онемела, правое ухо почти оглохло и было поражено уничтожающим нервные окончания тиннитусом. Было трудно жевать, мучила икота. Фрейд признавался: «Теперь моя трапеза не терпит присутствия посторонних». Хуже всего было то, что кое-как изготовленный челюстной протез только увеличивал его страдания. Так как Фрейд с большим усилием открывал и закрывал рот, каждый раз вставлять и вынимать челюсть было для него мучением. Кроме того, у протеза сломалось крепление, и Фрейду приходилось придерживать его пальцем. Его пациенты интерпретировали этот жест как выражение сосредоточенной внимательности и задумчивости. Таким образом, излюбленная поза Фрейда, столь охотно копируемая до сих пор многими психоаналитиками, возникла просто-напросто в результате проблем с протезом.
Время шло, и теперь уход за Фрейдом принял на себя доктор Шур. Первым делом он вынужден был пообещать Фрейду избавить его от страданий, когда они станут невыносимы. Они пожали друг другу руки, как будто заключили выгодную сделку купли-продажи автомобиля.