– Почему у тебя студия в таком странном месте?
Ладно, вопрос резонный: в студию, затерянную в глухих закоулках Элакуанкоса, прилетает заниматься его сестра.
– На удачу. Я там рисовала на пленэре, и потом эти работы висели на выставке, их показали в новостях. Считай, суеверие художника. Если что-нибудь пойдет не так, я, конечно, поменяю студию, но мне там нормально.
Они с Лаури наконец приступили к уроку. Эдвин тем временем что-то смотрел на своем карманном компе, потом спросил:
– Ты ведь училась в Месхандрийском университете на искусствоведении? А по какой теме защищалась?
– Лярн, Могндоэфра. Декоративно-прикладное.
– И кто был научным руководителем?
– Профессор Тлемлелх.
– О-о, ничего себе… Но почему-то я так и подумал. Ты продолжаешь с ним общаться?
– Когда бываю в университете, – сдержанно ответила Шени – попытки без приглашения вторгнуться или втереться в ее личное пространство она распознавала вовремя и старалась деликатно пресекать. – Профессор обычно очень занят, в этом году он еще и вступительные экзамены принимает.
Глаза у Эдвина так и вспыхнули.
– По какому предмету?
– История изобразительного искусства.
На пару минут он снова уткнулся в свой комп.
– Тлемлелх – экзаменатор, с ума сойти… Вроде бы прием документов еще идет, так что у меня есть шанс запрыгнуть в последний вагон уходящего поезда.
– Ты ведь раньше в медицинский собирался, на токсикологию, – напомнила Лаури. – И разве успеешь за столько времени подготовиться?
– Да неважно, – он мечтательно ухмыльнулся. – Я должен сдать экзамен Тлемлелху!
Словно речь о том, чтобы увидеть достопримечательность или побывать на модном шоу. Это Шени тоже не понравилось.
Вернувшись в студию, она первым делом вывела на монитор найденное в сети фото Эдвина Мангериани, открыла блокнот и быстрыми штрихами набросала портрет. После чего с оторопью уставилась на результат: опять ее повело непонятно куда… В этот раз хотя бы не ангел на крыше, и на том спасибо. Но что же такое она нарисовала? Кого нарисовала?..
Худощавое лицо с пижонским насмешливым прищуром и суженным в треугольник подбородком – черты те самые, что на снимке, и в пропорциях не накосячила, только разве это землянин? Лицо змеиное, хищное, ненасытное с примесью тоски – древней тоски по чему-то, что вроде бы и дается в руки, но постоянно ускользает, дразнит, и вся жизнь пролетает, как сплошная азартная погоня за жизнью…
На мгновение замешкавшись, в довесок переделала ему зрачки на вертикальные: вот теперь в самый раз!
– Фигня какая-то, – пробормотала Шени, стряхнув наваждение.
Принялась рисовать заново, старательно выверяя каждую линию. Эдвин Мангериани, брат Лаури, девятнадцатилетний землянин, родившийся на Незе. Второй рисунок получился безжизненный, зато во всех отношениях правильный, а с первого ухмылялся демон, пьяный от жизни, многоликий, словно разноцветная пляшущая мозаика, но в то же время лишенный чего-то важного и снедаемый желанием заполучить то, чего ему не хватает.
Не портретист я, мрачно подытожила Шени, тапками закидать таких портретистов, мой потолок – чашки, городские скетчи и битые вазы. Ну и ладно, будем дальше с вазой работать.
Творчество для нее было, как море для унолх: родная стихия, в которой тебе лучше всего, и ты сама – часть этой стихии, необъятной, дающей свободу, вмещающей в себя все что угодно. И ничего, что не все получается, как эти злополучные портреты: в море тоже водятся и каракатицы-мутанты, и колченогие крабы. Главное, что оно у тебя есть, оно всегда рядом, и ты в нем живешь, даже если приходится выныривать и довольно много времени проводить за его пределами.
В последующие несколько дней она «выныривала» только для того, чтобы заказать еду или слетать в Кеодос к Лаури, на этот период пришлось два урока. С Эдвином больше не сталкивалась, а старую графиню Мангериани увезли в психиатрическую клинику в состоянии буйного помешательства – судя по всему, давно к этому шло.
Завершающий этап самый сложный и трудоемкий: разобрать и заново собрать оригинал, не повредив ни один из фрагментов. Она никак не решалась приступить, но потом догадалась включить воображаемого собеседника – и при его моральной поддержке, рассказывая ему по ходу дела о Лярне, о тамошних обитателях и об их искусстве, потихоньку начала работать.
Когда последний осколок встал на место, Шени некоторое время смотрела на дело своих рук, почти не веря собственным глазам: она справилась!