– Красиво! – оценила Шени.
– Из дерьма слепил, – включился в разговор Файлут Гоху Бруяди. – В чем главная проблема Фласса? В том, что ему приходится гадить в самое себя и переваривать собственные экскременты.
Коллеги-преподаватели обычно характеризовали профессора Бруяди одной емкой фразой: «Когда-то это был очень тонкий человек, но потом он сильно изменился». Если за столом у него был выбор, высморкаться украдкой в салфетку или эпатажно в опустевшую тарелку, он чаще выбирал второй вариант. На работу он приходил в несвежей рубашке и обтрепанной жилетке. Пинками выгонял из своего кабинета роботов-уборщиков, если те в его присутствии покушались на скопившийся мусор. Первокурсники его боялись, старшекурсники над ним посмеивались, Тлемлелх его избегал (можно поспорить, на эту гулянку Бруяди явился без приглашения, увязавшись за дипломатами), на ученых советах ему тактично указывали на то, что использовать лексику определенного характера на лекциях и семинарах нежелательно. Все это не мешало ему продолжать в том же духе. И в то же время своеобразные привычки не мешали ему быть выдающимся искусствоведом. «Теория и практика – это небесное и земное», – приговаривал, с желчной усмешкой на сморщенном лице, профессор Бруяди.
Живущие-в-Прохладе быстро его раскусили, и среди них не было желающих поддерживать с ним беседу. Это они умели в совершенстве – находясь рядом, вести себя так, словно тебя здесь нет, если ты им чем-то не угодил. Тина и Шени, переглянувшись, тоже ретировались в другой угол, и Бруяди остался пить свое шампанское в одиночестве. Не похоже, чтобы это его расстроило: он привык, что от него все шарахаются.
После третьего бокала Шени почувствовала себя в компании могндоэфрийских дипломатов вполне непринужденно и начала с ними запросто болтать, используя такие же, как у них, цветистые обороты. После четвертого ей захотелось нарисовать Тину. Рюкзак лежал на стуле у двери, она достала блокнот и фломастер (главное, не выронить второй блокнот, который с комиксами, а то он повадился в самые неподходящие моменты падать и открываться), пристроилась возле стола и по-быстрому сделала набросок.
От женщины-киборга ее маневр не укрылся.
– Это вы меня рисуете? Можно посмотреть?
– Да…
Вот получается же иногда по пьяни, вздохнула про себя Шени, глядя на удавшийся рисунок, почему оно не может всегда получаться?
Тина была точь-в-точь такая, как в жизни: симпатичное лицо, в котором читались и ум, и смелость, и доброта, и склонность к безбашенным авантюрам. Можно подумать, Шени наконец-то научилась рисовать портреты, но она прекрасно знала, что раз на раз не приходится. Проблема в том, что одних людей она рисовать умеет, а других – как будто не умеет, и от чего это зависит, фиг поймешь.
Дипломат, облюбовавший ноккату субтропическую, все-таки уронил ее на пол и сам чуть не упал. Остальные всей толпой бросились поднимать растение, мешая друг другу, а виновник принялся пафосно извиняться перед хозяином кабинета и дарить ему драгоценную брошь, намекая, что, если этого недостаточно, он готов искупить свой промах ритуальным суицидом. Тлемлелх ответил, что будет счастлив принять столь восхитительный искупительный дар, и тут же прицепил аквамариновую брошь себе на тунику. Шени тем временем перемазалась, пытаясь собрать рассыпавшиеся комочки влажной земли, а потом уступила место роботу-уборщику, который выполз из дверцы в стене.
– Я к себе эту заразу не пускаю, – с неприязнью проворчал профессор Бруяди. – Сразу гоню, пока что-нибудь нужное не сперла. Могу и молотком, как бы техподдержка потом ни вопила, они меня знают. А если дома такую дрянь заведешь, носки ворует.
Живущие-в-Прохладе продолжали его игнорировать: облик и речи Бруяди оскорбляли их эстетическое чувство. Если б он был из клана Чил, Шени было бы неловко, но пусть за него стыдится клан Гоху.
Уже на полпути к аэровокзалу, она спохватилась: про вазу-то забыла! Но на эту тему лучше в другой раз, все равно Тлемлелху и его гостям сейчас не до того.
Следующую рау она провела на Орибских островах, договорившись с Лаури о перерыве в занятиях. Сняла спальный пенал в эконом-отеле для тех, кому жилье на курорте нужно только для ночевки, и целыми днями лазила по скалам, купалась в море, зарисовывала найденные в полосе прилива раковины и всякую живность (а если подвернется, то и обнаженную натуру), ела мороженое, которое продавали кочующие по пляжам роботы.
В первый день геамо – наступившей вслед за рау длинной недели – сначала отправилась в Кеодос навестить родителей, а под вечер вернулась в свою квартиру на окраине Элакуанкоса.