Аня сверилась с затертой табличкой под козырьком черепичной крыши. Еще два поворота по каменистым дорожкам. Решение купить сгущенку к остаткам пирога родилось спонтанно. Пораженческое желание идти прочь без оглядки. В ларьке рядом с домом продавался только хлеб и отсыревшая выпечка. Отлично. Пересечь половину Сажного в поисках торговой точки – подходящий повод избежать совместного обеда с ворчащей бабушкой и хмурым братом.
Майская, Барьерная, Подгорная улицы остались в южной части поселка. Аня вынырнула из узкого переулка, упираясь взглядом в отштукатуренный синим фасад магазина «Шико», – квадратный и приземистый, он таращился двумя громадными окнами на пустую остановку. Из Ямска в объезд моста пустили всего два рейса: утром и вечером. Признаки жизни в этом районе подавали только собаки во дворах. За «Шико» начинались стройные улицы трехэтажек, огороженных тополями и кленами. За ними якобы открыли супермаркет, но искать его Аня не захотела. Она откашлялась в ладонь, поднялась по широким ступеням и потянула на себя ручку тяжелых металлических дверей «Шико».
Магазин начинался с отдела бытовой химии, и запах стирального порошка пропитывал всё помещение лимонным концентратом. Продавщица, кутаясь в жилетку из лисьего меха, отвлеклась от разговора с покупательницей, очевидно, подругой, но Аня задумчиво побрела вдоль холодильников. Колбасы, сыры, полуфабрикаты. На полках стеллажей высились банки, пачки с крупами, коробки с выпечкой, конфетами и фигурными крекерами. В углу блестели пирамидой жестянки со сгущенкой, а рядом – контейнеры из пищевого пластика с жевательным мармеладом: червячки, зубы вампиров и прочая, кажущаяся в десять лет невообразимым деликатесом, тянучка. Дину всегда получалась уговорить купить с десяток мармеладин, даже когда «вредно» и «нет денег». Сейчас Аня могла накупить килограммы этой сладости. Но привкус счастья из детства куда-то исчез.
Аня шагала по скользкому асфальту, шелестя пакетом с мармеладными монстрами. Двести граммов лакомства и обоз воспоминаний. Сквозь тени событий лицо тети проступало все четче, все улыбчивее.
Мармеладная нечисть. Это было их с тетей лакомство. Их двоих. Витя всегда воротил от желе нос, обожая зефир, а бабушка признавала только кисель. Дорога шла на спуск. Заборы становились длиннее и глуше, дома встречались реже. Мотоциклист раздраженно посигналил за спиной, и Аня ушла с проезжей части, пачкая замшевые сапоги в грязь, но уже о том не переживая. Она словно шагала сквозь время, забывая о возрасте – вспоминая закоулки Сажного, тропы в лесу, потайные места для пряток в парке.
Тучи наводнили небосклон акулами, ветер стих. Аня спустилась в ложбину, пересекла скрипящий мост через обмелевшую речушку. Дома остались нерешительно за спиной, на возвышении, словно любопытные спутники, подначивающие: дальше – одна. А дальше разрослись заросли шиповника, опутывающие решетчатую изгородь деревьев – стену, в прорезях которой виднелись кресты и гранитные плиты. Кладбище.
Аня обогнула поросль карликовой ивы, пресекла лужайку и остановилась у распахнутого каркаса ворот в пятнах серой краски. Нужно было перекреститься перед входом. Так всегда делала бабушка. Аня сжала пальцы, рассеянно озираясь, забывая намерение через секунду. Хотелось развернуться и идти – идти прочь от безлюдного места, впитавшего скорбь каждым клочком земли.
Ноги неуверенно ступили на глинистую кладбищенскую тропу. Надгробия громоздились по сторонам с равнодушием и спокойствием камня. Тропинка змеилась. Аня начинала дышать ровнее, с облегчением понимая: ее беспокойство, муторные переживания – преувеличены тревогами последних дней. Кладбище опутывало атмосферой вялости, разжижающей мысли.
Вначале Аня просто шла, словно привыкая к пассивности звуков и шорохов, давая гранитным постовым над могилами привыкнуть к ней, приглядеться. Потом она осознала, что блуждает среди оград потерявшимся путником. Аня знала, что тетю похоронили рядом с дедушкой, но отыскать его могилу выдалось трудной задачей. За девять лет кладбище разрослось. То, что раньше считалось окраиной, теперь тяготело к центру. Повсюду закрывали обзор выросшие елочки и березки. Аня брела, робко озираясь на черные плиты надгробий. Знакомые фамилии вызывали в памяти блеклые образы из народных гуляний. В Сажном проживали огромные семьи, целые поколения: Мельниковы, Агафоновы, Пономаревы, Сычевы. Все в Сажном состояли в родстве в энном колене.
Аня помнила кладбище зеленым и многолюдным. В последний раз она плелась здесь в тумане температуры пять лет назад, на Пасху. Без зелени памятники выстраивались в гранитно-мраморный лабиринт. С каждым новым шагом Аня быстрее отдергивала взгляды от надгробий. Лица суровых стариков, серьезных мужчин, улыбающихся женщин, ангелочки на надгробиях детей. Эпитафии сливались в плач. Перед глазами роились мрачные иллюзии – моменты, когда жизни этих людей остановились, выровнявшись двумя датами. Горе вонзило когти под сердце, и ознобом пробилась в подкорку неотвратимость смерти.