Аня повернулась сказать Ярмаку отойти с сигаретой, но к горлу подступил ком. Лора взглянула на нее в упор, предупреждающе. И только сейчас Аня заметила макияж на лицах подруг, яркие украшения. Лора не сводила взгляда с Ани, но та замечала лишь алые губы девушки, выпрямленные лентами кудри Нади. Инга держалась невозмутимо в белом пальто. Они словно терпели, отдавали дань традиции, не более. А возможно, они так до конца и не осознали, что произошло. В чем виноваты.
Аню взяли под локоть:
– Тебе плохо? – Муха смотрел на нее с обеспокоенностью врача. – На тебе лица нет.
Она поняла, что пошатывается, а равновесие слабнет, – мотнула головой:
– Все в порядке.
Попыталась взять брата за руку, но схватила лишь воздух.
Ее тающий взгляд изучал Надю: та запрокинула лицо, часто моргая, чтобы остановить слезы. Черные стрелки над веками утратили контур, расползаясь кляксами. Инга потерла кончик носа, смотря сквозь толпу. Строгий взгляд Лоры пригвоздил Аню к месту, за него она и цеплялась в расплывающейся округе.
Муха поддержал ее под руку:
– Тебе лучше сесть. Вот лавочка, – пояснял, вел в сторону. – Ань, присядь.
Она обернулась в поисках Вити, за синей оградой могилы в шагах пяти различила овчарку.
– Та собака…
– Ань, присядь! – повторил Муха настойчиво.
Появился Витя с лицом беспокойным, горящими глазами.
– Все в порядке, – успокаивала она. – Я в порядке.
И тут начали опускать гроб. Аня обернулась на женский вопль. Кричала тетя погибшей – стонущими мольбами не забирать ее девочку. И от этих криков действительность пошатнулась. Аня бездумно оперлась о зеленый куст, проваливаясь рукой в колючую хвою. Лицо оцарапали иголки. Брат подхватил ее под руку, прислоняя к себе:
– Ань! Ань, сядь, – торопливо просил. – Тебе плохо. Сейчас упадешь. Аня!
– Мне нужно уйти. – Она прижала ладонь к глазам. – Простите, – бредила в недоумевающие лица бывших друзей. – Я не могу больше. Простите. – И зажала уши руками.
Ноги поплелись прочь от надрывного женского плача, перешептываний, бубнящего голоса священника. Аня сделала один валкий шаг, второй. Витя что-то настойчиво требовал. Аня протянула руку вперед, недоумевая почему тропа так неустойчива. Головокружение хлынуло жаром – она упала прямо в месиво тающего снега и грязи.
Щеки терли снегом. Отвратительное, царапающее ощущение. Аня приподняла звенящую голову. На джинсах и крутке чернели грязь и пятна талого снега. Стыд от падения нахлынул волной адреналина. Опять все увидели, что она слабачка. Опять обморок.
Аня поднялась, опираясь на руку брата.
– Все нормально. Я в порядке, – лгала. Откашлялась, удерживая разбегающиеся мысли. – Все в порядке.
Пахло пряным парфюмом – рядом крутилась Надя, пыталась оттереть с ее лба грязь, шмыгая носом и часто моргая от подступающих слёз.
– Ты ударилась? – спрашивала, и когда их взгляды встречались, начинала плакать.
– Нет. Нет. Кажется, – прислушивалась Аня к медлительному телу: ладони горели ссадинами, ушибом ныло правое колено. – Я пойду, можно?
Надя прекратила поглаживать салфеткой ее висок.
– Промой царапины. Кровь. Тебя провести? Муха, сюда, прошу.
– Нет, я с братом.
По поселку она шла чумазым пугалом, всхлипывая, что от ошибок двухдневной давности не отмыться. И грязь на одежде и волосах словно показывала окружающим: «Я виновата. Я тоже виновата, что она мертва».
Дома ее напоили сладким чаем и ворчливо уложили отдыхать. Бабушка даже выключила днем телевизор, но внучка долго не могла уснуть, закрывая глаза и видя могильную черноту.
Проснулась Аня вечером в кромешной темноте. Стены казались огромными, без потолка. Аня привстала на локте. Ни звука. На какое-то мгновения она подумала, что спит. Но затем различила стук настенных часов. Капюшон толстовки надавил шею до немоты, она поднялась неуверенно. Прохлада пола пронизывала босые ступни. В освещении фонаря двор проступал смутно, но Аню беспокоила корявая ветка за окном. Слепой зимний вечер. Снег за сутки превратился в ледовые гребешки. Через две недели Новый год – не стоило приезжать. Могилы, могилы, могилы будут мерещится теперь всюду. Совести нравятся кладбищенские чертоги.
Ветка вздрагивала на ветру, и Аня приближалась медленно, вбирая холод ступнями, стараясь прогнать гнилостные иллюзии сна. Дерево за окном росло пять лет назад. Его срубил дядя. Аня лично носила вишневые ветки на огород, даже вспомнила запах костра. Гарь. Аня принюхалась, осознавая, что в воздухе витает слабый душок древесного дыма и камфоры. Ветка качнулась, ударилась по стеклу. Изогнутая, словно на открытке у снеговика.