Аня приблизилась к дереву и начала обливать его из канистры бензином. В тишине не перекликались птицы, не гудели назойливо комары. Аня трусила канистрой над выступающими корнями, представляя насколько сумасшедше выглядит. Решила устроить в лесу пожар. Гром уже бил по Сажному. Лесу не сгореть, а вот дереву… Пусть пылает. Лишь бы прервалась связь нечей и могрости.
Бензин маслянисто поблескивал на коре. Аня достала зажигалку, ошеломленная скорым успехом, чиркнула зазубренным колесиком. Вспыхнувший огонек исчез в змеящемся ветерке. Аня вновь чиркнула, но огонь погас. Начинался мелкий дождь. Нервы гудели, палец сгибался, колесико чиркало, – безрезультатно. И тут обоняние уловило запах гари. Тлетворный душок гниения, жалящий страхом кожу. Он поднимался откуда-то из земли, смешиваясь с каплями, сочась буроватым дымом. Вдоль камней проседала почва, трава рвалась под натиском когтистых лап. Слуги неупокоенного племени выбирались на защиту могильника. Безобразные войнуги стряхивали комья грязи, сползаясь в кольцо.
– Так и знал! – крикнул Сыч, двигаясь по ложбине со стороны холма. – Не уймешься?
Сыч заявился без ружья, но ярость внушала ему уверенность. Отступать некуда. Монстров – десятки.
– Где твой брат? – спросил он, минуя кордон тварей.
Аня вскрикнула, бросилась бежать. Удар мощных лап оттолкнул ее, Сыч схватил за волосы, рывком разворачивая, – наотмашь влепил пощечину. От звенящей боли Аня зашаталась, хватаясь за шрам на щеке.
– Ты оглохла?
Следующий удар пришелся в живот.
Она согнулась, упала на колени. Перед глазами потемнело от боли.
– Испортила тут всё! Сука!
Аня сжалась на земле, сквозь обездвиживающие рези отвечая:
– Витя не знает. Я одна. Одна.
Его синие кроссовки мелькали полосами. Аня пыталась приподняться, но Сыч толкнул ее носком, вынуждая бессильно упасть на бок.
– Ему не сбежать! Втемяшь уже. Пусть хоть в монастырь прячется, от такой вины не отмыться никому, – разъярялся, – никому в роду. Она уже в его крови, в его костях. Ты ведь знаешь?
– Это не приговор. Дина…
– Заткнись!
Сыч нервно расхаживал. Войнуги рычали, рыли лапами землю, слизывали бензин. Он прикрикнул на них, выругался:
– Жаль они не жрут людей. Только червей здесь роют. Падальщики. Он оглянулся в сторону холма. – Мы тебя порядочно поискали. – Сыч громко позвал: – Ярмак!
Аня, покачиваясь от тошноты, села. Тело болезненно ломило, она прижимала руку к животу, избегая глубоких вдохов. Из зарослей неспешно появился Ярмак. Он избегал ее мутного взгляда, отряхивая светлую футболку от желтой пыльцы. Ружье болталось за спиной с игрушечной небрежностью. В движениях Ярмака сквозила робость.
– А тот где? – гаркнул Сыч.
– Муха в машине. На стрёме.
Белобрысое лицо Ярмака багровело волнением. Мысленно Аня сейчас ударяла в него прикладом.
– Дебилы. Лопата в багажнике?
Ярмак замотал отрицательно головой.
– Супер! Мне ее здесь бросить? – Сыч гадливо посмотрел на Аню.
Войнуги обнюхивали новоприбывшего, и Ярмак озирался.
– Так, может, ее к той, к школьнице, – пролепетал испуганно. – Пусть посидят пока в твоем погребе.
Сыч мотнул головой, закусывая губу и подергивая от нетерпения рукой.
– Я ее сейчас прикончу. – Он склонился, всматриваясь Ане в глаза. – Допрыгалась? – Потянул за волосы, принуждая смотреть на него. – Я им твердил, – указал пальцем в землю, – ты вынюхаешь. Твоя тетка была такой же. Упертой стервой. Надоумила дядю рыться в лесу.
– Он предал ее.
– Ага. Предатель – в самую точку. Брат ему доверял. Доверял. А он! – Сыч взглянул на Ярмака обиженно. – Он узнал о могрости и созвал полмира. Возомнил себя благодетелем! Искоренителем зла!
– Что?
– Эге ж. Папаша мой стерег могильник с пятнадцати лет. Глотов чистеньким ходил, бизнес сколотил. А могилы рыл младший братец! Выламывал косточки, нес к дереву и зарывал слуг – им не вздремнуть уже. Нам всем прорости войнугами. Мне, твоему брату. Как папаша мой, выискивать новых жертв. Он выпрашивал пощады у нечисти властной, и меня приучил. Мать даже не вступилась. Приезжаю в грязи, рыдаю, а она: «Вот ты поросеночек!» – съязвил фальцетом. – Полоумная.