Миша ждал ее.
Он был племянником Софьи Андреевны, сыном ее сестры, которая, овдовев, жила в большой бедности где-то на севере Франции. Переписывались редко, но Софья Андреевна помогала сестре, хотя очень беспечно и неаккуратно. Мишу она в последний раз видела лет десять назад, когда по делам Ива ездила во Францию. Помнила его мальчиком и, конечно, никогда не думала о нем. Но в прошлом году ее сестра прислала ей фотографию Миши, и она, рассмотрев молодое лицо и стройную, еще не в конец сложившуюся фигуру, с понимающим видом свистнула и прищурила левый глаз.
— Мальчишечка-то! Смотри какой он!.. И сложен хорошо, и глаза у него… Ну, и глаза! А рот-то, рот!
Несколько дней она что-то обдумывала и соображала. Мысли ее были скверные, и она знала, что они скверные, но не только не пугалась и не прогоняла их, а, наоборот, осматривала их с разных сторон и с удовольствием заранее дразнила себя. Потом решилась и написала сестре довольно сумбурное письмо, предлагая ей отправить Мишу в Америку и обещая во всем помочь ему. «Ему нужно поступить в университет, а ведь ты не можешь дать ему образование», — доказывала и соблазняла она, зная, как мучается ее сестра Мишиным будущим. И ей начинало казаться, будто и она сама обеспокоена этим будущим. «Жить он будет у меня, — прельщала она подробностями, — а живу я хоть и небогато, но ни в чем не нуждаюсь, так что твой Миша не пропадет: и университет кончит, и на крепкие ноги встанет. Вот увидишь!»
Оформить переезд ей было, конечно, нетрудно, и в конце февраля Миша приехал в Соединенные Штаты. Софья Андреевна приняла его ласково и дружелюбно, но удивила его своим видом: плохо ее помня, он представлял ее себе совсем другой, какой описывают теток книги: пожилой, в очках, немного строгой и педантичной. Софья Андреевна была совсем не такой: подтянутая, молодящаяся, с пухлым ртом и с непонятным для Миши взглядом подведенных глаз.
— Боже, какой ты стал! — откровенно всматривалась она. — Молодой человек, совсем жених! Сколько ж тебе лет сейчас? 18?
— Да, почти… Осенью будет 18.
— Удивительно быстро летит время! Когда я в последний раз тебя видела, ты был совсем еще мальчиком, а я была молода. А вот теперь ты — взрослый, а я — почти старуха!
И, сказав это слово, рассмеялась, как от хорошей шутки. И при этом посмотрела на Мишу так, что он откровенно смутился.
— Вы не старуха! — искренно возразил он.
— Это еще что за «вы»? — сделала большие глаза Софья Андреевна. — Ты же мне всегда «ты» говорил… Помнишь? «Ты» и — tante Sophie!
— А разве сейчас можно так?
— Ну, конечно, только так и надо! Но лучше без «tante», а то я и на самом деле буду думать, будто я — старая тетка. Не хочу! Во-первых, — «ты», а во-вторых, — просто — «Sophie». Хорошо! Условились? — весело спросила она.
— Хорошо! — улыбнулся Миша.
— Я, конечно, твоя тетка, но я тебе заранее скажу: я на тетку не похожа и… я не хочу быть похожа! — все так же весело продолжала она и при этом играла глазами. — Это мне совсем не идет, я — другая. И у меня тебе будет легко жить, вот увидишь! Я ничуть не строгая, немного беспорядочная, люблю быть свободной и никогда никого не стесняю. Но только помни: я люблю, чтобы меня во всем слушались, а если мне говорят — «Нет!» — то я могу даже в бешенство прийти. Будешь мне подчиняться? — игриво взглянула она ему в глаза, забыв, как только что сказала, что она никогда никого не стесняет. — Впрочем, я не о том говорю! — опять рассмеялась она.
— А когда… в университет? — нерешительно спросил Миша.
— В университет? — беззаботно переспросила она. — Об этом говорить еще рано, тебе сперва надо английский изучить. Ты ведь по-английски и говоришь, и понимаешь очень плохо!
Она была права, но она ничего не сделала для того, чтобы Миша мог учить английский язык. Даже учебников ему не купила. Миша абонировался в библиотеке и брал оттуда книги, но никто ему не давал указаний и советов, и он брал их наудачу, выбирая знакомых авторов, которых он знал, или тех, о которых он слыхал. Но жил он у Софьи Андреевны совсем пустой жизнью, ничего не делая и безмерно тяготясь бездельем и скукой. Софья Андреевна свела его к Потоковым и еще в две-три русские семьи, но сама у них бывала редко, а без нее Миша никуда не ходил: так поставилось дело. И он все дни сидел в своей комнате, читал (больше по-французски и по-русски, чем по-английски), подолгу смотрел телевизор или стоял у клетки Пагу, с непонятной пристальностью слушая ее неясный говорок.
Пагу была птицей из породы майна с далекого Цейлона. Она умела говорить по-английски, хотя слов знала мало, но зато умела выговаривать целую фразу: «Пагу хочет сахару!» И Софья Андреевна научила ее продолжению этой фразы, и она довольно четко отщелкивала своим птичьим языком: «Пагу хочет сахару и еще чего-то!» Говорила явственно, вполне разборчиво и притом передавала интонацию того, кто научил ее: первую половину фразы произносила безразлично и невыразительно, а вторую — «и еще чего-то» — говорила так, словно намекала на запретное, не совсем допустимое, чего нельзя назвать прямо.