Готовясь в этом году к «своему дню», она боялась, что праздничная суматоха, гости и разговоры утомят Георгия Васильевича, а поэтому решила: гостей на вечер не приглашать, а ограничиться кофе и легким угощением для тех, которые захотят днем приехать и поздравить.
Как всегда, она ждала «своего дня» с особым чувством, но в этом году к обычному добавилось новое. Она знала, что Виктор в этот день, конечно, придет к ним, и с тайной, но обостренной радостью ждала его, простодушно не замечая своей радости.
Она уже давно, месяца два-три, плохо понимала себя. То, что Виктор для нее не безразличен и что ее тянет к нему, было для нее несомненно, но ей доверчиво и уверенно казалось, будто ее чувство к Виктору легко и поверхностно. Оно сначала ничем не тяготило и не мучило, ничто в нем не страшило ее и не заставляло прятать и прятаться. Все, что было в ней, она принимала со своей обычной непосредственностью, и даже отдаленная тревога не беспокоила ее. «Глупости!» — весело и беспечно думала она. Но скоро увидела, что это слово ничего не решает и, конечно, ничего не решит. И неясное смущение начало шевелиться в ней.
Кто такой Виктор? О нем она знала мало. Знала, что он окончил университет здесь, в Америке, по специальности — электронщик и работает в какой-то фирме. В какой? В качестве кого? Этим она не интересовалась. Знала еще, что он одинок, что его родители и старший брат погибли во время войны в Германии и что у него есть богатая тетка, которая живет почему-то в Гонолулу и «опекает» его, т. е. иногда пишет ему письма с наставлениями и поучениями, а на Рождество присылает подарки: комнатные туфли, самопишущую ручку или настольные часы с будильником. И то, что он одинок, вызывало в Юлии Сергеевне сочувствие, нежность и желание приласкать его, как маленького мальчика-сиротку.
Виктора в их доме любили. «В нем чувствуется внутренняя сила и порядочность!» — говорил про него Георгий Васильевич. А Елизавета Николаевна уверяла, что он совсем не похож на современных молодых людей: для нее это была высшая похвала. Табурин же говорил, что Виктор «очень легкий, но ничуть не легкомысленный человек». И Юлия Сергеевна с удовольствием соглашалась:
— Да, с ним очень легко!
После «того разговора» на патио прошло уже больше месяца, и за это время Юлия Сергеевна видела Виктора раза 3–4. Все эти встречи были такими же, какими были и прежние: и год, и два назад. Ни одного неосторожного слова не сказала ни она, ни он. Но были взгляды, но была своевольная ласковость в голосе, но было внезапное молчание. Она знала: ее неясное чувство нарастает. И она со спокойным недоумением прислушивалась к нему, еще не думая о том, что завязывается узел, который она, быть может, не сможет развязать.
Раньше, до «того разговора» на патио, она была увереннее и почти без усилия пряталась за беззаботным словом: «Все это пустяки!» Если же в случайные минуты ей начинало казаться, что это, может быть, совсем не «пустяки», она начинала убеждать себя: «Ведь я же люблю Горика!» И, говоря это себе, ничуть не лгала: она любила мужа, он был ей близок и дорог. Но в то же время она видела, что эта ее любовь уже не та, какая была в ней десять лет назад: это не любовь влюбленности, не яркая любовь молодости, а совсем другая. Эта «другая» любовь богата, содержательна, наполняет ее многим и дает ей многое, но все же она не такая, какая была раньше. Очень может быть, что она более ценна и более нужна для ее самой и для ее жизни, потому что более крепка и более глубока. И если бы все изменилось, если бы она ушла к другой любви, это было бы несказанной болью не только для Георгия Васильевича, но и для нее самой. Она не говорила себе слова «измена», но изменить своей любви не смогла бы, как не смог бы голубь начать каркать вороной.
И было еще одно, что заранее казалось чудовищным и заранее пугало: ведь Георгий Васильевич болен, и всегда возможен второй удар. «А ведь это его убьет, если он узнает!» — не сомневалась Юлия Сергеевна и невольно вздрагивала, почти явственно чувствуя себя убийцей. Протягивала вперед руки, точно отстраняла от себя что-то, и кричала себе: «Нет! Нет! Нет!» И в своем «нет» не сомневалась так же, как и в том, что любит Георгия Васильевича.
Конечно, она знала, что миллионы решали и решают такой вопрос просто, без страха и без дум: остаются с мужем, скрывают и лгут. И от этой мысли она брезгливо коробилась. В памяти вставали десятки анекдотов про легкомысленных жен и мужей рогоносцев, фарсы с любовниками под кроватью и глумливые шутки, которые она иной раз читала в юмористических журналах. «Неужели я могу стать такой?» — спрашивала она и знала: стать такой она не может.