Реформаторы не доверяли ни простому человеку, который считался неспособным на то, что требовалось, ни князьям — их обвиняли в пристрастии к забавам. Поэтому Лютер и его последователи ждали от городских правительств обеспечения квалифицированных учителей, мужчин и женщин, способных обучить детей языкам, истории и искусству «с удовольствием и в игре». Вспоминая собственные дни в школе, как ад и чистилище, с частыми «порками, дрожанием, злобой и чувством, насколько ты несчастен», Лютер предложил глобальное образование для германских детей, которые теперь живут в новом мире. Это получение знаний, которые могут представить им «как в зеркале, природу, жизнь, мудрость и цели… всего мира, [из которых они могут] вычленить правильные ссылки и… занять собственное место в потоке событий человеческой жизни»{198}.
Еще одной целью реформы образования была правильная подача истории Германии. Из-за отсутствия должным образом подготовленных историков, как считал Лютер, мало известно об истории германцев. И это заставляет людей из других земель представлять их, как «зверей, знающих только, как сражаться, набивать утробу и пьянствовать»{199}.
Когда в конце 1520-х годов эти амбициозные усилия заново дать образование сельской местности показались полным провалом, ранее прогрессивные учителя потянулись к суровости старой системы. В реакции Лютера после посещения ряда мест разочарование было очевидным. Он писал о сельских пасторах, живущих «как жалкая скотина или несознательные свиньи», больше подходящих для «выпаса свиней и содержания собак, чем наблюдения за христианскими душами». Эти пасторы, как казалось, думали о новом Евангелии, как о послании о «плотской свободе»{200}.
Решением стал катехизис на родном языке — для религиозного образования внутри более дружелюбных рамок семейного круга, а также церквей. Имелись версии как для детей, так и для взрослых. Ежедневные повторения десяти заповедей, посланий апостолов и молитв Богу теперь должны были привести немецкие души к просвещению и защите, которые не смогли обеспечить пасторы{201}.
Было бы неправильно думать, что попытки обеспечения лучшего образования закончились проведением катехизических уроков дома и возвращением Аристотеля в лекционные аудитории. «Счастливый обмен веры» не стал невыгодной сделкой за одну ночь. По мере прохождения столетий новая протестантская организация не утратила свои высокие учебные стандарты и не вернулась к схоластическим комментариям, которые ранее отвергала. На протяжении столетий распространенность лютеранской и католической теологии в гимназиях и университетах содействовала германскому государственному образованию и наполняло его религиозным знанием{202}. А это, в свою очередь усиливало и обостряло разделение конфессий. Тем не менее, такое образование сделало немцев наилучшим образом знающими теологию среди европейцев и ускорило сотрудничество обеих конфессий с государством.
Некоторые спорили, что Реформация оставила большинство немцев в религиозно-светском и средневеково-современном отклонении от времени, всегда «спрашивающих и сомневающихся, зондирующих и исследующих, без заборов и надежности»{203}. Именно так реформаторы критиковали средневековое лечение душ и оправдывали реформы. Немцы, которые сознательно перешли в протестантизм в шестнадцатом веке, сделали это, принципиально веря, что многие традиционные духовные утешения были фиктивными и поэтому приносили мало пользы душе верующего. В сравнении с этим «счастливый обмен верой» Лютера, даже в новой дисциплинарной форме лютеранского катехизиса, казался протестантам духовным обменом, которому можно больше доверять.
При смене пятнадцатого столетия две трети саксонского населения проживало в сельской местности. Тогда, как и сегодня, бедные тянулись к городам, где имелось больше возможностей найти работу и просить милостыню{204}. В большинстве случаев средневекового права, регулирующего отношения в обществе и семье, традиционная забота о бедных побуждалась религией. Раздача милостыни являлась изначальной библейской моделью для покаянного христианина, и те, кто занимался благотворительностью, могли ожидать доли Божьей благодати в ответ на милость к бедным. На протяжении столетий эта идея заставляла верующих христиан жертвовать одежду, обеспечивать домами и образованием также и бедных.
В отличие от этого новая лютеранская церковь смотрела на благотворительную деятельность, как на нравственный и гражданский долг, а не духовный. Лютеране верили, что хотя эта деятельность и нравится Богу, она никого не спасает. Добрые дела принадлежат получателю, а не дающему, кого Бог спас по своим причинам, по своей милости, независимо от его дел. Такой аргумент помог расчистить путь для рационализаторской системы утешения бедных, расширив ее охват и поставив ее на более определенную экономическую основу. Этого желали обе конфессии. В результате получилось играющее заметную роль смещение ответственности за бедных с духовных лиц и церкви на все общество через местные и территориальные правительства.
Лютеране помогли создать образцовые указы и предписания по соцобеспечению, которые разделяли достойных бедняков своей страны и иностранных нищих (не калек), включая странствующих братьев. Последнюю категорию гнали прочь от городских ворот{205}. Ведущим принципом такой дискриминации была ранняя версия формулы, которую позднее принял Аугсбургский парламент для решения вопроса с религиозным разделением. Согласно ей, правителю земли разрешалось выбирать ее официальную религию («его королевство, его религия»). А в плане социального обеспечения правитель земли становился ответственным за бедных внутри нее («его королевство, его бедняки»). При вступлении на трон он связывался клятвой не допускать, чтобы бедняки его земли стали обузой для другой, равно как и того, чтобы иностранные бедняки брали что-либо с его земли или у его бедняков.
В раздаче благотворительности, как безвозвратно, так и в виде займов, наибольшее значение имело исправление, перевоспитание или трудоустройство получателя. На соцобеспечение смотрели, как на средство восстановления, а не постоянное пособие. Виттенбергский городской совет, под влиянием Лютера и его коллег, обеспечивал тщательно охраняемый «общий сундук», или запираемый ящик для бедных, Желавшие получить материальную помощь должны были соответствовать установленными общиной стандартам добродетели (поведение в прошлом и ситуация в настоящем тщательно изучались). После того, как они вновь становились на ноги, получившие заем должны были выплатить назад полученное. Пытающиеся пробиться в жизни рабочие и ремесленники могли обратиться за займами под малые проценты, существовали субсидии для подготовки и обучения детей бедняков.
Средства изначально поступали от переданной для светских и мирских нужд церковной собственности и конфискованных даров и пожертвований из закрытых монастырей и капитулов. Предвидя перевод этих средств на другие цели, а также возможное иссушение этого источника, городской совет поднимал налоги. Их взимали с духовных лиц и горожан, как лучший способ постоянно держать «общий сундук» наполненным. Благодаря усилиям виттенбергского пастора Иоганна Бургенхагена, к середине столетия ранние лютеранские советы по соцобеспечению были скопированы по всей северной Германии и в Скандинавии.
В конце пятнадцатого и в шестнадцатом столетии европейцы перешли от общества преимущественно одиноких людей к обществу, в котором жизнь в браке стала доминирующем стилем жизни. Лютеранская семья представляла собой привлекательную модель внутри и за пределами протестантских земель{206}. Мотивацией религиозных реформаторов также было личное желание светского брака. Они преобразовали брак от эксклюзивно религиозного таинства до социального контракта, который, в первую очередь, санкционирован государством, а не церковью. Собственно, реформаторы добились создания института брака в том виде, в котором мы знаем его сегодня{207}. Как и в случае других гражданских реформ, перестраивание брака было частью более крупного протеста против средневековой церкви и общества.