В ритуальных молитвах еврейские мужчины благодарят Бога за то, что они родились евреями, а не Goyim, человеческими существами, а не животными или рабами, и мужчинами, а не женщинами. Для нееврея это уничижительный и умаляющий достоинство набор параллелей. С такой же гордостью и предубеждениями хвастались греки (Лютер упоминает Платона) и итальянцы из-за того, что не родились «варварами», как германцы. Греки, римляне, византийцы, папство и теперь, в этой последовательности великих культур, германское меньшинство — евреи — «представляют все другие народы мира просто утками или мышами в сравнении с собой». Раввины со своим талмудом не отличаются от Пап со своими декретами и протестантских сектантов со своими отрывками из Евангелия. Все они являются слишком самоуверенными ц высокомерными религиозными элитами, которые хотят быть «нашими господами на нашей собственной земле»{217}.
Взаимопроникновение исторически оскорбленной германской гордости, самонадеянности и высокомерной христианской уверенности в спасении вдохновило Лютера на поздние работы, направленные против евреев. Оскорбленная гордость была продуктом столетий сведения и принижения немцев до низшего народа, а самонадеянность почти также стара, как проявление христианской гордости.
«Это, — делает вывод Лютер, — яблоко раздора [и] источник проблем между христианином и евреем. Евреи не хотят [и] не могут вынести, что мы, неевреи… над которыми они непрерывно насмехаются, ругают, проклинают, обесчещивают и оскорбляют… равны перед Богом, и мессия является как нашим утешением и радостью, так и их»{218}.
В итоге Лютер хотел, чтобы германские князья отплатили за еврейское предательство «грубой милостью». Это означает вынужденное признание евреями, что Иисус был мессией. Если не получится и такого признания, он хотел, чтобы их выслали в их собственную землю, где они могут отправлять свою религию меньшинства без искушения и насмешек над душами христиан. Для достижения этой цели Лютер рекомендовал сожжение синагог, школ и домов евреев, не желающих менять веру; конфискацию талмудов и священных текстов и запрет обучения раввинами; отказ в охранных грамотах; запрет ростовщичества и передача денег, полученных таким образом, евреям, принявшим христианство; и, наконец, насильственный труд — «приложение рук бездельничающего святого народа к цепу, топору, мотыге, лопате или веретену». Если такие меры не дадут перехода в христианство, то тогда германским правителям советовалось заканчивать с германской исключительной терпимостью путем «следования примеру здравого смысла Франции, Испании и Богемии, [которые уже] навсегда их изгнали»{219}.
Разочарование Лютера в германских евреях соответствовало их разочарованию в нем. Иосель из Рошейма, выступавший от имени германских евреев в Священной Римской Империи, объявил эти слова христианского ученого беспрецедентными и едва ли ожидаемыми от автора трактата «Иисус Христос родился евреем». Но у германских евреев также имелся могучий, корыстный, движимый личными интересами союзник в лице императора, который сильно полагался на их финансовые ресурсы. Еще больше помогло им во время Реформации малое впечатление, которые суровые слова Лютера произвели на современников. В курфюршестве Саксонском указ 1536 года, по которому не принявшим христианство евреям отказывалось в проживании и охранных грамотах, был пересмотрен. Мартин Бусер приготовил новый суровый указ, касающийся евреев Гессена, с целью ограничить работу гессенских евреев самой непритязательной. Но, вводя его, ландграф Филипп включил в насильственные меры только ограничения на взимание евреями процентов, запрет на открытие новых синагог, попытки евреев обратить в свою веру христиан и посещение евреями повышающих самосознание проповедей. Нигде ни один князь не сжигал синагоги, не стирал с лица земли дома евреев, не хватал еврейские книги, следуя рекомендациям Лютера{220}.
Антиеврейские трактаты Лютера продолжали печататься в полных собраниях его работ, но, как правило, не включались в лютеранские наставления, катехизисы и собрания гимнов. Одним из нескольких исключений было дополнение к катехизису, в котором перечислялись евреи в лютеранской Формуле Согласия. Там евреи появились, как последние в ряду еретиков, специфических для подъема протестантизма, словно не поменявшие веру евреи были еще одним сбившимся с правильного пути ответвлением лютеранства: «Сакраменталисты [цвинглианцы], кальвинисты, исступленные фанатики [анабаптисты], эпикурейцы [спиритуалисты] и евреи»{221}.
В 1523 году Лютер открыл дверь культурно негерманским жителям Германии, а через два десятилетия захлопнул ее. Гораздо более влиятельными в германском лютеранском мире были другие реформаторы, включая его коллегу из Виттенберга Юстуса Йонаса и нижнесаксонского реформатора Урбана Регия, которые вместе с большинством политических лидеров протестантизма были готовы бесконечно ждать перехода евреев в другую веру и отрицали запугивание и заманивание{222}.
До национал-социализма не существовало прямой связи между христианским анти-иудаизмом и расистским антисемитизмом двадцатого века, присутствовавшим в правительственной программе рейха по уничтожению евреев. Лютер никогда не поддерживал никакого манихейского дуализма «первого» и «последнего» человека, растущего арийца и увядающего еврея (таковы были представления ряда немецких, а также иных интеллектуалов девятнадцатого столетия). Хотя он подозревал, что сменившие веру евреи — неискренние христиане, значение имели отношение и воля, а не кровь или раса{223}. Даже на высотах, на которые Лютер вознес христианский антииудаизм, на фоне погромов и преследования евреев христианами в позднем средневековье, Лютеру никогда не был свойственен расистский антисемитизм национал-социалистов. И сам термин «антисемитизм» появился не в конце 1530-х, не в 1540-ые годы, а в 1879 году{224}. Если бы Лютер сделал по-своему, то не принявших христианство евреев выслали бы правительства того времени — тем же образом, как высылали «упрямых» анабаптистов и других сектантов-диссидентов, не поддерживавших протестантизм или католичество. Также иудаизм никогда не считался тяжким преступлением по германским законам, как случилось с анабаптизмом в 1529 году.
Тем не менее, нацисты буквально мобилизовали работы Лютера во время Холокоста. Как и в случае с ранними антисемитами, им показал дорогу не Лютер, а евреи, принявшие христианство, «разоблачения» и нападки которых на бывшую веру были собраны немецким кальвинистом Андреасом Эйзенменгером и опубликованы в 1711 году. Под названием «Разоблаченный иудаизм» («Judaism Unmasked») эта печально известная коллекция диатриб принявших христианство евреев была названа антисемитским «боевым литературным арсеналом» девятнадцатого века{225}. Нигде на более чем двух тысячах страниц этого труда не упоминается имя Мартина Лютера.
Сегодня очень малое количество ученых изучает поздние работы Лютера, направленные против евреев, с надеждой найти характерный биографический или исторический контекст, которые могли бы представить его как теолога, или его реформу в менее неприглядном свете. Скорее это объясняется его старостью, ухудшением здоровья и разочарованием в реформе, которая тогда быстро теряла позиции, уступая не только соперникам из протестантов или католиков, но, как искренне верил Лютер, также и оппортунистическим евреям. Еще одним популярным объяснением является предположение о навязчивой идее с неизбежным вторым пришествием Христа, сигналом к которому станет принятие евреями христианства или их удаление из компании христиан{226}.
Самым правильным объяснением в данном случае, вероятно, является историческое и лучше всего задокументированное. С самых первых работ Лютер критиковал фундаменталистский иудаизм, как отрицающий учение пророков и раннее христианство, превращающий изначальную религию, полную веры и надежды, в соблюдение ритуалов и добрых дел. К 1530-м годам он боялся, что такая же судьба ждет его собственную реформу. Его анти-иудаизм был перемешан с восприятием германского прошлого, как истории разграбления и хищничества иностранцев. И Лютер, не чувствуя никакой диспропорции, мог поместить современных ему евреев в длинную последовательность народов и наций, которые давили германцев. Смешение истории и теологии также делало его антиеврейские работы особенно уязвимыми для выбора антисемитами девятнадцатого и двадцатого столетий{227}.