Но когда Стэнтон представился и старик предложил ему войти, у него оказался удивительно чистый и мягкий голос. Закрыв дверь, он повернулся и стоял, потирая руки и оценивающе разглядывая рослого — метр восемьдесят — Стэнтона.
Затем хихикнул.
— Так вы из Патентного Бюро, да? Так вы и выглядите! Так и выглядите! Скептичный, скептичный взгляд. Но я все покажу вам, Стэнтон. Скоро вы поймете, что эта ночь будет поворотным моментом в истории!
Стэнтон пошел за стариком по крутым лестничным пролетам в подвал.
— Мое изобретение, — кричал на ходу Браун, — сделает бесполезными поезда, автомобили, океанские лайнеры, лифты и самолеты. Все это будет уже ненужно. Хотя, разумеется, внедрять его нужно будет очень осторожно, — он даже на секунду остановился и потряс в воздухе тощим указательным пальцем. — Это может привести к самому ужасному экономическому кризису в истории Человечества!
И Браун включил в подвале свет.
Стэнтон огляделся.
— Не туда, не туда, — воскликнул Браун, взмахнув дрожащей рукой. — Это просто полки с химикатами. В углу полуразобранный рентгеновский аппарат. А вот здесь камера Вильсона. В общем, всякая электрическая дребедень. И не требуйте с меня чертежей. Мосле вы все запишите на бумаге. А пока что я обещаю вам демонстрацию эксперимента. И не обращайте внимания на запах. Это мешок гниющего картофеля. Вот сюда! Посмотрите на эти установки.
Установок было две — по одной у противоположных стен, как раз по обе стороны лестницы, по которой они спустились в подвал. Больше всего они походили на рентгеновские аппараты. По крайней мере, так показалось Стэнтону.
Расположены они были так, что, включенные, они, очевидно, посылали лучи через все помещение плоскими, вертикальными стенками.
— Немного напоминает рентгеновские аппараты, — словно прочитав его мысли, сказал Браун, возбужденно потирая руки. — Немного! Тут вот есть аноды, катоды и мишени. Но вы можете обнаружить, что служащие мишенями экраны созданы не из обычных материалов, какие обычно используют в рентгенах. Совсем другие здесь материалы, Стэнтон, совсем другие! Приятно видеть, что вы хоть немного разбираетесь в науке! Вы ведь знаете, что обычная рентгеновская трубка испускает свет, тепло и рентгеновские лучи? То есть, колебания, в десять тысяч раз более быстрые, чем свет из обычной лампы?
— Да, и такие колебания отражаются на рентгеновском экране, — не выдержал Стэнтон. — Я это все знаю. Давайте ближе к сути. Чем ваш новый экран отличается по своему действию от рентгена?
— Я не знаю, чем они отличаются, — резко ответил Браун. — Я не знаю ничего, кроме того, что они творят с пространством. Может, перетрясают частицы эфира. Откуда мне знать, что они делают? Я даже не знаю, почему скорость молекул увеличивается при нагревании. Мы все еще очень многого не знаем, не так ли? — Тут он подскочил к одной из установок и включил ее. — Я лишь наблюдаю за их эффектом.
У Стэнтона были крепкие нервы. Здоровое сердце. И, вообще, могучий организм. Однако, «эффект» заставил его содрогнуться как мысленно, так и физически.
В подвале возник черный лист небытия, отрезав треть помещения, словно то улетело в черноту, существующую лишь в межзвездном пространстве!
Стэнтон невольно сделал шаг назад и, чувствуя необычайную робость, постарался взять себя в руки.
Браун обеими руками схватился за свой животик и весело засмеялся. Можно даже сказать, захохотал.
— Хо-хо-хо! — заливался он. — Вы боитесь упасть! Боитесь, что там ничего нет! Куда же девался ваш скепсис?
И он продолжал смеяться, пока лицо Стэнтона не пошло красными пятнами.
— Выключите эту штуку, — раздраженно сказал он. — Что это вообще такое?
Браун перестал смеяться так резко, словно у него где-то внутри находился тумблер, переключающий настроение.
— Это конец пространства, — очень серьезно сказал он.
— Продолжайте с этого места, — терпеливо сказал Стэнтон и опустился на стул. — Наверное, — продолжал он, — сначала вам лучше все рассказать. Тогда я смогу задавать правильные вопросы.
Дерево заскрипело по дереву, когда Браун подвинул к нему другой стул и сел, чуть не соприкасаясь коленями со Стэнтоном.
— Когда вы удаляетесь от стационарной точки в пространстве, — начал Браун, — то, — если двигаетесь по прямой, — в конечном итоге возвращаетесь на первоначальное место. Это закон, применимый к теории конечной, сферической Вселенной. Эйнштейн сказал, что такой путешественник неизбежно перемещается по большему кругу вдоль трехмерной поверхности большой четырехмерной сферы[4]. — В голосе его послышалось презрение пополам с жалостью. — Эйнштейн немного недокумекал. Вселенная — действительно сфера, но внутренняя часть ее является многомерным барьером. Вот это и есть моя Вселенная! Таким образом, в какую бы сторону мы ни пошли — мы всегда появимся с противоположной стороны, то есть, чтобы удалиться от точки входа вглубь, диаметр моей сферической Вселенной становится несуществующим, потому что мы пересекаем измерения, а не двигаемся по их естественной кривизне. Как вы помните, Вселенная Эйнштейна многомерная. В его Вселенной параллельные линии сходятся, — так же, как и в моей. Наши с ним Вселенные настолько подобны, что мне кажется, Эйнштейн пытался сказать то же самое, что говорю я! А теперь, — с гордостью продолжал он, надувая морщинистые щеки, — так как я знаю, что Природа создала конечное пространство, почему же такое не могу создать и я? Смотрите!
4
Здесь: важная аналогия между нашим пространством и сферой. Что происходит с прямой линией, прочерченной на поверхности сферы? Она всегда возвращается к своей исходной точке. Она не может, если так выразиться, продолжаться вечно. В конечном итоге, она всегда возвращается обратно. По Эйнштейну, пространство изгибается до тех пор, пока не замыкается в сферу. Имеется в виду все пространство, как суперсфера, не в сфере Евклидовой геометрии, а в гиперсмысле, так что, хотя пространство кажется нам бесконечным, оно всего лишь сфера кажущейся бесконечной плоскости. Таким образом, прямая линия (согласно нашей концепции) в действительности изогнута, и в конечном итоге возвращается, по гиперизогнутому пространству, в первоначальную точку, (прим. ред.).