Но я обращаю внимание на ее пальцы. Они выглядят неправильно, странно отличаются от того, что я запомнил за долгие часы наблюдения за ее шитьем.
Я щурюсь, заслоняя глаза от слепящего солнца.
И вот я снова хватаюсь за поручень, чтобы опереться.
Ее пальцы согнуты, распухли, сломаны за спиной.
Ее швейные пальцы. Они сломали ее швейные пальцы.
Эмоции забивают горло, и мне трудно сглотнуть.
Эти ее прекрасные руки. Эти прекрасные руки, которые обнимали мое лицо, создавали бесчисленное количество предметов одежды, радостно хлопали по самым незначительным вещам.
А теперь они больше никогда этого не сделают.
Я качаю головой, борясь со слезами, которые так и просятся наружу.
Нет, этого не может быть. Почему это должно происходить с ней?
Из-за листвы на краю круга проступает размытое пятно. Смаргивая непролитые слезы, я перегибаюсь через перила и замечаю смутно знакомую фигуру.
Пэйдин.
Опасно, но я позволяю надежде завладеть моим сердцем, заставляя его вернуться к жизни.
Если то, что я знаю о ней, правда, то Серебряный Спаситель никогда не причинит вреда своей второй половинке. С этой единственной надеждой я смотрю, как она продирается сквозь песок к спотыкающейся Адене.
Я молюсь тому, кто услышит меня. Умоляю со всей серьезностью. Предлагаю свою жизнь за нее.
И все же, похоже, никто не слушал. Никому не было дела до того, чтобы выслушать меня, внять моим мольбам.
Потому что ветка вонзается ей в спину.
Я кричу.
Звук разрывает мне горло, заставляя сотни голов повернуться в мою сторону.
Я не могу отвести взгляд, не могу видеть ничего, кроме крови, расплывающейся по ее спине. Ветка пронзает ее насквозь и торчит из груди, где бьется прекрасное сердце.
Когда ее колени опускаются на песок, мои встречаются с бетоном.
Слезы текут по моей коже, когда я смотрю, как Пэйдин падает на землю рядом с ней. Смотрю, как она баюкает эту кудрявую головку, прижимается к ее изломанному телу.
Больно не держать ее на руках. Сердце сжимается, а перед глазами все расплывается. Коробочка в моем кармане тяжелеет у меня на груди, прямо над бьющимся под ней искалеченным сердцем.
Игла никогда не получит удовольствия от того, что она будет держать ее в руках.
И я тоже. Никогда больше.
Я едва слышу отчаянные крики Пэйдин сквозь постоянный звон в ушах, но не свожу с нее глаз, не смея отвести взгляд, пока она не покинет меня навсегда.
Ее взгляд устремлен в небо. Я представляю себе эти большие ореховые глаза, которые я любил, когда они падали на меня, и решаю запомнить их такими.
Зрения теперь сфокусированы на ней, и ее смерть отчетливо видна всем на экране. Я закрываю рот дрожащей рукой, пытаясь подавить рыдания.
Она медленно моргает, глядя в небо, и с каждым разом ее веки становятся все тяжелее.
Она считает звезды.
Я ломаюсь.
Полностью. Каждый дюйм моего существа разбивается от осознания этого.
Рыдания сотрясают мое тело, когда я цепляюсь за прутья перил, а ноги дрожат на бетоне.
Хорошо, что я подстриг ей челку. Кривые пряди целуют ее лоб, позволяя этим ореховым глазам ясно видеть звезды.
Звезды, которые она сейчас считает в последний раз.
Я плачу, не стесняясь, по ней.
По девушке, которая сияет так ярко, что солнце меркнет в сравнении с ней.
По девушке, о которую я беспомощно споткнулся.
По девушке, которая заслуживала счастливого конца.
— Просто считай звезды, Дена.
Я выдыхаю слова, шепчу их ветру, который унесет ее душу далеко от меня. — Просто считай звезды.
Я считаю вместе с ней.
Раз, два, три...
Только я отсчитываю секунды до того момента, когда снова увижу ее.
Четыре, пять, шесть...
Я буду считать, пока не окажусь в небе рядом с ней.
Семь, восемь, девять...
И мне вдруг хочется, чтобы эта секунда наступила поскорее.
Десять, одиннадцать, двенадцать...
Я чувствую, как меркнет и угасает ее сила.
А потом я вижу, как она умирает.
Наблюдаю, как жизнь утекает из ее темной кожи, как свет покидает ее глаза.
Связь обрывается. Ее способность ускользает между моих пальцев. Оставляя меня замерзать и дрожать без утешения.
И я никогда больше не почувствую это. Никогда больше не почувствую ее.
Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать...
Когда рука Пэйдин закрывает ей глаза, навеки отгораживая от мира, я встаю и, спотыкаясь, бреду по тропинке на трясущихся ногах.
Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать...
Слезы затуманивают мой взгляд, гнев обжигает кровь. Я сворачиваю в бетонный туннель, ведущий в мир за гранью. Мир без нее. Мир, в котором ее больше нет.
И я не уверен, что смогу жить в этом мире.
Девятнадцать, двадцать, двадцать один...
Мои рыдания эхом отражаются от стен, заглушая радостные возгласы изнутри Чаши. Это должен был быть я. Как бы я хотел, чтобы это был я.
Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре...
Они ликуют. Ликуют так, словно у них на глазах не погас лучик солнца.
Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь...
Когда мои ноги встречаются с тропинкой на улице, а лицо основательно залито солнцем, я снова падаю на колени.
Я кутаюсь в жилет, натягивая идеально ровные швы, которые скрепляют его.
Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать...
Никогда больше я не смогу любоваться ею, пока она шьет.
Моя голова падает на руки, собирая на ладонях горячие слезы. Затем я снова провожу пальцами по жилету, прослеживая каждый кусочек, на который легли ее пальцы.
Тридцать один, тридцать два, тридцать три... Мое сердце замирает, когда я ощущаю приподнятую нить под карманом.
Мне не нужно смотреть на нее, чтобы понять, что там написано. Не нужно читать слова, чтобы по щекам покатились слезы.
— Увидимся в небе.