«А у нас в эту пору все солнцем пожжет, степь пожелтеет», — вспоминает она, и сердце нет-нет, да и затоскует по скудной, но милой и родной сторонке. А с завода уехать не хочется.
Запоют девушки плясовую, и выступит Настя, выйдет в круг, разведет концы платка, и уж все взоры на ней.
Заводским парням понравилась Настасья. Они приносили ей гостинцы, звали погулять. Настасья гостинцев не брала, от подруг не отходила. Парни играли ей на балалайках, выбирали в хороводах.
— Ты еще на заводе поживешь, тебе от наших парней отбою не будет, — насмешливо говорили ей подружки.
— У нас женихов отбиваешь, лучше поезжай к себе в степь, — полушутя говорила маленькая, пухленькая Олюшка Залавина.
— А что это звенит? — вдруг насторожившись, спрашивала Настя.
— Это кричный молот бьет. Да разве ты не знаешь?
— Да тот раз будто не так бил.
— Тогда мастер не тот работал. Каждый по-своему! Это Гурьян Гурьяныч робит.
— Посмотреть бы!..
— Эка невидаль!
— В заводе дым, копоть, окалина.
— Я в степи жила, кроме киргизов и верблюдов, ничего не видела.
— Хочешь, так ступай на завод робить. У нас есть девки-коногоны.
— В заводе не робила, так любо тебе. А ты бы по-нашему с тачкой... Мы гоняли!
— Слава богу, что вырвались!
— При крепостном бы век скоротали в этом заводе.
В пруду поднимали воду. Плотину закрыли. От сливного моста Белая текла слабым ручьем. Из-под воды выступили камни.
Под вечер, в праздник, под скалами, у самой дороги, рассевшись на траве и на камнях, парни играли на бандурках и горланили песню.
— Ах, как тонко Мишутка выводит! — восхищалась Оленька. — Он у нас в церкви поет.
— Пойдемте к нам, девушки, — звали парни. У них наверху составился свой хор.
— А Мишка нравится тебе? — спрашивала Оля у Настасьи.
— Нет!
— И все ей не нравятся!
Подруги пошли вниз к мосту.
— Так не люб тебе Мишка? — допытывалась Олюшка.
— Нет, не люб, — отвечала Настя. — А вот это кто идет?
— Это с кричных...
— Твой жених идет! — с насмешкой крикнула Ольга, и девушки бросились врассыпную.
— Берегись его! Это Гурьян Гурьяныч, сейчас забалует... — закричали они Насте.
С моста в гору брел черный от копоти темно-русый лохматый мужик богатырского вида, в рваной, прожженной одежде.
Настя не побежала. Она искоса улыбнулась, глядя на заводского мастера. Тот раскрыл глаза широко, сверля ее взором, а она, закрывшись краешком платочка, вдруг прыснула со смеху. Лохматый молодой богатырь, пройдя несколько шагов, остановился и оглянулся назад.
— Настя, беги! — кричали рассыпавшиеся по скалам девушки.
Но Настя не уходила. Чуть не целую минуту стояли они, безмолвно глядя друг на друга. Настя — стройная, с лицом бело-розовым, тугим, что называется кровь с молоком, с кораллами на белой шее, с деланно наивным, озорным взглядом голубых нежных глаз. И Гурьяныч — лохматая и темная громадина, словно куском черного железа выкатившийся от всех этих гремящих за рекой печей, из-под навесов.
Настасья прошла мимо, не глядя на Гурьяныча. И тот, как бы удивившись чему-то, покачал головой и пошел своей дорогой.
— Так что же его бояться? — все с той же наивностью спросила подружек Настя. — Он совсем не страшный.
— Вот так «не страшный»! Это тебе обошлось! Погоди, он забалует в другой раз, сажей измажет. Ты не гляди, что у него борода, он еще молоденький, только лохматый, как медведь, из него волос лезет, как из зверя.
— Видишь, его прозвали Гурьяныч, как мужика, хоть ему еще и с парнями можно на улице водиться.
Девушки рассказали, что Гурьян в самом деле молод, ему еще нет и тридцати, и что жил он со старухой, дальней родственницей, да та померла.
— У них вся семья перемерла. Сам он из староверов, но с башкирами якшит — дружит, по-нашему. Свою старую веру позабыл, только за бороду еще держится.
Настя уже слыхала, что староверы с башкирами сходятся; для них что никониане, что мусульмане — один черт.
— Ох, он и здоровый! На ярмарке медведя поборол.
— На пруд купаться ходит. Люди видели, сказывают, как медведь, смотреть страшно, — рассказывала Олюшка.
— Ах, стыд какой! — завизжали девки.
— Этот Гурьяныч, по прозванию Сиволобов, — первый мастер на заводе и всех старых превысил.
— Он не вдовый? — спросила Настя.
— Нет, холостой... А тебе что?
— Да просто так, — не смущаясь, ответила Настя.
— Нет, уж, видно, тебе понравился.
Тут Настя покраснела.
— Как, не боишься?
— Да он, видать, смирный.