– Пошли вон. Назад!
Лысый мужчина по пояс голый и изрезанный шрамами с упреком посмотрел Саше в глаза, взгляд у него был непривычно ясный. Посмотрел так, смачно плюнул в сторону и сказал на понятном языке: – Пусть идут.
Он еще что-то зло бормотал, исчезая в черном тумане, но было уже не разобрать. Снова три мужских голоса завели нескладные песни под страстные вскрики занимающихся сексом пар. Не сказав ни слова, Мураша засеменила к ближайшей арке. Саша догнала ее, на ходу спросила: – Как ты? Больно?
Мураша чуть сбавила шаг, отрицательно покачала головой и выдохнула одно слово: – Люди, – и как будто все в порядке и ничего страшного не случилось пошла дальше.
– Голова болит? – обескуражено спросила Саша в спину целительницу и получила эмоционально-выверенное «нет».
– Тогда отведи к другим людям, – настаивала девушка.
– Другие – хуже. Люди – грязь, – спокойно парировала Мураша.
– Веди, – приказала Саша, уже зная, эта женщина не посмеет ослушаться.
Площадка или, точнее сказать, вытянутая на всю длину укрепления площадь освещена горящим в каменных, уличных каминах торфом. Вместе со светом огромных лун этого было достаточно, чтобы просматривать подступы к укреплению. Плохо одетые, искалеченные дозорные проходили от камина к камину и вглядывались в долину со сверкающими озерами. Вход на первый уровень укрепления, на сколько хватает глаз, украшен арками и не высокими, блестящими колонными. Внутри пол выложен сложной мозаикой. Окна и распашные двери на первом уровне дублируют арки. Стекла разрисованы на стыке с рамами под цветные водоросли и в большинстве своем выбиты полностью или разбиты. На дверях видны царапины, выбоины и подозрительные коричневые пятна. Как только двери открылись, сомнений не осталось: отвратительно воняло фекалиями и мочой. Саша непроизвольно задержала дыхание и попыталась натянуть ворот блузы на нос. Подаренная блуза тянулась плохо, поэтому пришлось воспользоваться краем рукава и самоотверженно кивнуть Мураше: – Идем!
Коридоры внутри освещены слабо. Ниши для торфа были завалены топливом, из-за чего он быстро тух, либо топлива было положено мало, отчего и нужного света было мало. Эту тонкость знали все, кто хоть немного имел дело с торфом. Поверх удушающего запаха нечистот, пробивался аромат сгнившей пищи, засаленности, запах грязных, никогда не мытых тел. С тоскливым свистом долетавший из разбитых стекол ветер не успевал принести сюда ночную свежесть живого леса.
«Зачем быть засранцем, если можно им не быть», – с раздражением подумала Саша и не рискнула говорить об этом вслух, чтобы не пришлось вдыхать воздух. Она старалась не вглядываться в то, что валяется на полу. Чем пахнет, то и валяется. Но вдруг нога наступила на что-то мягкое, теплое и живое. То оказалась рука чрезвычайно тощего мужчины, с желтой кожей. Его голова больше походила на обтянутый кожей череп, выглядел он болезненно. Потребовалось всё человеческое милосердие, чтобы заставить себя присесть на корточки и убедиться: несчастный еще жив. Худосочная грудная клетка вздымается.
Из-за закрытой двери послышался тихий, протяжный вой, от которого кровь в жилах стыла. За соседней дверью кто-то когтями царапал каменные стены, а потом неизвестно из-за какой двери раздался резкий, протяжный крик. И снова, и снова. На высоких нотах истерично визжал мужской голос, на секунду стих, захохотал гиеной и стал отрывками выкрикивать слова песни местами напевая их. Сплошь завесу сумрачной тьмы впереди прорезался свет. Навстречу шла сгорбленная, лохматая женщина с набитой тележкой торфа, и раздраженно разгребала ниши, нервно скидывая отгоревшее сырье на пол. Свет упал на незнакомку. Лопатка для торфа зло проскрипела по каменной нише. Лицо Ирины Васильевны выглянуло из темноты. Сходство было. Определенно имелось сильное сходство с интеллигентной, доброй учительницей музыки, пахнущей хорошим мылом и кремом для рук с ромашкой. Горбунья сощурила глаза и пригляделась к Саше. В ее взгляде мелькнул интерес. Она подвинула тележку и когда снова перевела взгляд на Сашеньку, разглядела идущую позади Мурашу и тут же вздрогнула, схватила из тележки свежего торфа и бросила в целительницу и, не дожидаясь того, что за этим последует, быстро укатила тележку в вонючую, орущую полутьму.
Свет впереди разгорался и креп. Под ногами захрустела разбитая посуда. В помещении с двумя арками, одна из которых через закрытую дверь вела наружу, горели переносные чаши и ниши. Люди сидели и на полу, и на длинных каменных лавках. Сидели тихо, прижимаясь друг к другу. Такие же покалеченные в большинстве своем, только трезвые и сохранившие остатки душевного здоровья. Странно видеть столько молчащих людей в одном месте…сколько их тут? Человек семьдесят точно есть. За этим молчанием не последует болтовни, интересной беседы, не зазвучит музыка, не взорвется смех, не начнется новый розыгрыш. За этим молчанием вообще ничего нет. Пустота. Когда женщины видели пришедших, вжимали плечи и ближе прижимались к соседям. Мужчины отворачивались или безучастно отводили взгляд на «прежнее место».