Вечером Кайзер не в Вене, а все еще в Берлине.
После спектакля он является в мою гримерную, не говоря ни слова, подходит к телефону, набирает номер и докладывает какому-то американскому майору, что он только что разыскал меня и, хотя уже поздно, пусть майор ждет его в любом случае...
Кайзер кладет трубку, бросает на меня красноречивый взгляд ("Итак, кое-что я раскрыл, моя дорогая..."), затем идет к двери, рывком раскрывает ее, проверяет, нет ли кого в коридоре, снова закрывает дверь, выключает свет, подходит к окну и всматривается наружу.
- Что это все значит, мистер Кайзер?!
Кайзер продолжает всматриваться в темноту и наконец спрашивает меня, с трудом сдерживаясь:
- Что за дельце вы задумали с этим костюмом?
- С каким костюмом?
- С тем, который якобы принадлежит господину Пракку.
- Я не понимаю, о чем вы говорите.
- Не изображайте из себя невинного ангелочка, дорогуша, вы - актриса. Притворяться - ваша профессия.
Я встаю, снова зажигаю свет и говорю совершенно спокойно:
- Как это часто бывает, существует два выхода, мистер Кайзер: либо вы уходите сами, либо я прикажу выкинуть вас отсюда.
Кайзер реагирует на это, как настоящий киногерой: с сожалением пожимает плечами, вынимает голубой листок бумаги из своей папки, медленно разворачивает его и кладет передо мной.
- Эта бумага вам, конечно же, не известна? - усмехается он.
Передо мной лежит светокопия с какими-то кружками, линиями, геометрическими фигурами и математическими формулами.
- Нет, - отвечаю я, сбитая с толку, - я не знаю, что это такое.
- Так я и думал, - насмешливо улыбается Кайзер, - не соблаговолите ли взглянуть еще раз?..
Я рассматриваю светокопию ближе - по краю она явно была прострочена швом, остались дырки.
- Ну, что теперь скажете?
- Ничего.
Кайзер кивает, открывает свой чемодан, вынимает костюм Пракка и спрашивает:
- Но этот костюм вы узнаете?..
- Да.
- Вы дали его, чтобы я отвез в Вену...
- Да.
- Значит, вы больше не отпираетесь?
- От чего я больше не отпираюсь?
Кайзер берет светокопию со стола и сворачивает ее:
- От того, что вы пытались переправить со мной эту бумагу в Вену...
- Я не понимаю вас.
Кайзер принимает вид полицейского комиссара, который близок к цели.
- Вы тщательно вшили бумагу вот сюда, - он показывает распоротую подкладку пиджака Пракка, - и, уж конечно, лучше меня знаете, какое значение имеют эти формулы для некоего физика-атомщика... в русском секторе Вены!..
- Вы сумасшедший?
- Нет. Я более чем убежден, милейшая, что вы и сегодня еще занимаетесь шпионажем, вернее, что вы снова занялись шпионажем...
Я ошеломленно смотрю на распоротый шов пиджака Пракка.
- Кто-то решил сыграть со мной дурную шутку, - говорю я тихо, - очень дурную шутку...
Кайзер сохраняет комиссарскую интонацию:
- Трюк вскрылся при проверке на границе. К моему, а еще больше вашему счастью, при этом присутствовал мой друг майор Бредли. Он поручился за меня. И по моей настоятельной просьбе согласился - пока! - воздержаться от доклада по инстанциям... Что будет дальше, зависит от меня, госпожа Чехова!..
Последнее замечание Кайзера вернуло мне способность рассуждать хладнокровно: человек предлагает мне голливудский контракт и между прочим охотится за шпионами... Что бы это значило? Какой должна быть моя реакция? Я, само собой разумеется, должна была бы вышвырнуть его и заявить в полицию. Естественно...
Но в эти времена все неестественно. Господствует оккупационное право одностороннее право, мягко говоря... А Кайзер - американец.
И тем не менее я спрашиваю его, что он, как представитель "Парамаунта", имеет общего с "атомным" шпионажем.
- Сам по себе ничего, - бойко отвечает он. - Но я должник перед моим другом майором Бредли и хочу как можно быстрее внести ясность в это сомнительное дело. Кроме того, я, как предъявитель костюма Пракка, по вашей милости попал в двусмысленное положение. Я, бывший солдат и сотрудник разведки, этого потерпеть не могу.
В последующие дни Кайзер обшаривает каждый квадратный метр театра и моей квартиры.
После этого заявляет, что теперь убежден в том, что я была без моего ведома вовлечена в контрабандный провоз документов. Некоторые признаки указывают на то, что определенные люди очень тонко воспользовались моим именем и моими контактами. Уже несколько дней за мной ведется наружная слежка неизвестными лицами, люди Си-ай-си* будто бы установили, что это, скорее всего, русские.
Я иду к телефону. Я собираюсь позвонить в совет-скую комендатуру, чтобы внести ясность.
Кайзер вырывает трубку из рук и набрасывается на меня:
- Бросьте! Теперь я даю вам две возможности на выбор: либо вы помогаете нам выйти на след этой организации, либо я вынужден буду арестовать вас.
Чуть позже предположения Кайзера о "советской организации" словно бы подтверждаются: из вечера в вечер по пути из театра в Кладов за мной следует "опель-кадетт". На третий вечер я пытаюсь отделаться от преследующей машины еду боковыми улочками, внезапно меняю направление. Тщетно. Машина прилипла ко мне, словно репей.
На следующий вечер она вновь тут как тут.
Я пробую новый обманный прием - еду по улицам со встречным движением. Безуспешно. Машина упорно держится на расстоянии, но не исчезает из моего поля зрения.
Когда наконец я выхожу из машины перед своим домом в Кладове, "опель" тоже останавливается примерно в ста метрах с потушенными огнями. Потом разворачивается и исчезает в темноте.
На следующий вечер он снова тут как тут, держится позади меня, пока я не вхожу в дом, после чего разворачивается обратно.
Дома я обнаруживаю письмо на русском языке, написанное каким-то странным слогом, без какого-либо обращения:
"Вы в большой опасности! Видел вашу фотографию - без ума от вас. С этих пор не могу прикоснуться ни к одной другой женщине. Все время я спрашивал себя: зачем эта война? Сегодня я знаю: это было предопределено, я должен был познакомиться с вами. Я попытаюсь защитить вас от угрожающей вам опасности и буду следовать за вами на соответствующем расстоянии.
Автомобиль № 32684".
Итак, может, это вовсе никакой не "агент-враг", а излишне экзальтированный, пылкий почитатель?
Далее происходит следующее: в дом присылают цветы и конфеты. Это почти непостижимо. Откуда в наше время у человека бонбоньерка?
Я настораживаюсь, даю сначала понюхать пралине моей кошке и доверяю безошибочному инстинкту животного: вредное она есть не станет...
Кошка не прикасается к сладостям. Моя подозрительность растет.
Следующей ночью в дверь отчаянно названивают, вдобавок кто-то оглушительно сигналит автомобильным клаксоном. Это продолжается долго.
Когда я открываю дверь, машина срывается с места. Мне под ноги падает письмо. Отправитель: "Автомобиль № 32684". Строки набросаны торопливо:
"Я люблю вас больше всего на свете! Больше не могу! Приезжайте прямо сегодня ночью - умоляю вас! Жду вас через полчаса - в 500 метрах отсюда, по дороге в театр!"
Поведение моего "почитателя" постепенно наводит на меня ужас. Я спрашиваю себя, что ему взбредет в голову в следующий раз, более того: со всей серьезностью я задаю себе вопрос: не идет ли речь о патологическом случае с криминальным уклоном?
Два дня спустя - "опель" тем временем по-прежнему каждый вечер следует за мной из театра в Кладов, останавливаясь за сто метров от моего дома, - утром в дверной косяк всунута записка.
Те же торопливые строчки по-русски:
"Теперь шутки в сторону! Еще со времен татаро-монгольского ига умыкали женщин побежденных народов..."
И потом впервые цитата из "Лесного царя" по-немецки:
"...und bist Du nicht willig, so brauch'ich Gewalt*. - Автомобиль № 32684".
Сумасшедший. Никаких сомнений.
Мои нервы больше не выдерживают. Я отправляюсь в советский сектор в комендатуру.
Полковник холодно откидывается в кресле назад, когда я рассказываю свою историю об "автомобиле № 32684". В качестве доказательства предъявляю ему записку незнакомца, которая утром торчала в моей двери.