От вершины на три стороны обрывались отвесные стены, и глубоко под нами, казалось, прямо под ногами, были видны поросшие лесом зеленые холмы Сванетии, прорезанные серебристой лентой реки Ингури. С наступлением сумерек по долинам начали загораться огоньки в селениях, и стало даже казаться, что к нам доносятся вечерние запахи разнотравья и человеческого жилья. На самом деле на таком расстоянии никаких запахов доноситься не могло, но все равно не оставляло ощущение какого-то тепла, исходящего от людей, обитающих внизу. Совсем завечерело, в долину спустились облака и закрыли от нас всю Сванетию. Кроме пелены облаков и торчащих из них отдельных горных пиков, вокруг нас не было ничего. Теперь мы были уже где-то очень высоко над внезапно исчезнувшим миром, ощущая себя одинокими обитателями какого-то заоблачного жилища.
Здесь в качестве иллюстрации к этой картине я не могу удержаться от того, чтобы не процитировать отрывки из двух стихотворений наших классиков. Первое из этих стихотворений — «Сонет» Ивана Бунина, в котором выражены высочайшие устремления поэтического духа:
На высоте, на снеговой вершине,
Я вырезал стальным клинком сонет.
Проходят дни. Быть может, и доныне
Снега хранят мой одинокий след.
На высоте, где небеса так сини,
Где радостно сияет зимний свет,
Глядело только солнце, как стилет
Чертил мой стих на изумрудной льдине.
И весело мне думать, что поэт
Меня поймет. Пусть никогда в долине
Его толпы не радует привет!
На высоте, где небеса так сини,
Я вырезал в полдневный час сонет
Лишь для того, кто на вершине.
Второе стихотворение было написано несколько позднее Сашей Черным, и оно прозвучало как приземленный комментарий к пафосной декларации И. Бунина:
Жить на вершине голой,
Писать простые сонеты
И брать у людей из дола
Хлеб, вино и котлеты.
Утонченность и изящество формы «Сонета» И. Бунина не могут не восхищать, но должен признать, что если говорить о голой сути того, чем мы занимались в горах, то, пожалуй, ее лучше передают саркастические строки Саши Черного.
Однако наше идиллическое времяпрепровождение продолжалось недолго. Как только солнце скрылось за вершинами, резко похолодало, и пришлось прозаично утепляться и забираться в палатки с тем, чтобы с утра покинуть эту «возвышенную обитель духа» и спускаться в долинную жизнь, к «хлебу, вину и котлетам».
Утро заключительного дня траверса. Валя Цетлин в последний раз проверяет закрепление веревки, просматривает свой «слесарный набор» — крючья, молоток, берет несколько петель репшнура для самостраховки, поворачивается лицом к склону, пропускает веревку между ног, затем вокруг бедра и через грудь на плечо («садится на дюльфер»), откидывается назад и, упираясь ногами, уходит вниз, сразу исчезая за перегибом. Его главная задача — спуститься по веревке как можно ниже, но при этом не проскочить мимо полочки, на которой можно принять следующего. Где-то через полчаса слышим: «Все в порядке. Я на полке. Сейчас забью крючья для страховки и можно идти».
Первый «дюльфер» проходит по отвесной скале, но всюду на скалы можно опереться ногами и ощущения от спуска такие же, как на учебных занятиях. Самая ответственная задача на этом спуске, как и на последующих, — у того, кто идет последним. Он должен следить за тем, чтобы веревка легла правильно, не застряла бы в каких-то расщелинах, и, самое главное, четко обозначить, за какой конец ее потом вытаскивать. Никто не мог справиться с этой задачей лучше Левы Калачова. Ему ни о чем не надо было напоминать, а его неторопливость и основательность во всем служили лучшей гарантией того, что осечек не будет.
Обычно при таких спусках стараются выходить на какую-то промежуточную площадку, где все могут собраться. На стене Ушбы таких площадок нет, и максимум, на что можно было рассчитывать, — это узенькие полочки шириной в одну ступню. На такой полочке можно было разместиться не более чем троим, каждый на своей самостраховке, и поэтому надо было сразу начинать следующий спуск с пересадкой на стене, чтобы «не задерживать движения».
Второй «дюльфер» был особенно примечателен — на этом участке скалы шли с «поднутрением» и спускаться пришлось по свободно висевшей веревке, без какой-либо опоры под ногами. Здесь Цетлину, шедшему первым, пришлось особенно потрудиться, уходя маятниковыми движениями направо и налево, чтобы проложить путь спуска так, чтобы можно было хоть как-то закрепиться на скалах. Однако погода была отличная, времени было с запасом, и вся «дюльферная эквилибристика» проделывалась без особого напряжения и даже с удовольствием от четкой и слаженной работы.