Прожил жизнь, начальникам не особо кланяясь. Но и без лесоповала.
Сейчас-то уж что? Давно с ярмарки, как Никита Сергеич говорил. Иногда только проскальзывала мысль: ну, отсидел бы, как положено, давно бы уж где-нибудь лекции бы читал о крестьянском вопросе в России. Ну, а кто бы факелами да трубами занимался?
Василия Алексеевича после окончания школы я из виду потерял. Мы и переехали, и институт у меня тоже был на другом конце города, в двадцати километрах. Несколько раз только виделись за все годы — один раз на школьном вечере встречи, разок в библиотеке, да пару раз в рюмочной на улице Ленина. С Ниночкой, дочкой его, встречались все-таки почаще, она тоже в химики подалась, работала в институте НИИНефтехим. Всегда Васе привет передавал, а она говорила, что он помнит. Надо было найти его в один из приездов в родной город, встретиться, посидеть, поговорить — да, как всегда, все на бегу. Сегодня Сургут, завтра Краснодар. Так и не увиделись.
Умер он в 1994-м, я и не знал. Митя, младший мой брат, был на похоронах, знал, что не чужой для меня человек. Венок положил. Кто-то мне говорил, что Василий Алексеевич Якимов в Перестройку ожил, будто бы статьи его в газетах появлялись — кто, как он, знал подлинную историю края, а не мифы? Но на самом деле всем: и русским, и татарам, и башкирам, и либералам, и демократам, и красным — правда-то ни к чему. Именно, что мифы, каждому свои, вплоть до открытия, что древние арийцы — это как раз башкиры из племени тамьян Абзелиловского района, что и записано древними письменами на горе Аркаим — осталось найти и расшифровать. Конечно, им всем реальная история не больше нужна, чем тому обкому. Так что по-настоящему — и никому, и никогда.
Так и осталось — нереализованным потенциалом. А у Димы? А у… да мало ли? Только не надо время винить. Когда у нас иначе-то было?
Похоже, что никогда, если верить Ибн-Фадлану. Этот арабский землепроходец повидал на суше не меньше, чем легендарный Синдбад в южных морях, а самое его знаменитое путешествие было в дальние страны по реке Итиль-Волге. Рассказы об экзотических народах: хазарах, славянах, булгарах, буртасах, мордве и русах, их невероятных нравах и неправдоподобных природных явлениях, вроде воды, в кристаллическом состоянии падающей с неба, или июньских ночей длиной в полчаса, — произвели в свое время в Багдаде фурор никак не меньший, чем четырьмя веками позже сообщения Марко Поло в Венеции.
Вот в этих-то сообщениях[8], найденных, прокомментированных и изданных нашим знакомым А.-З.Валиди, когда он оказался в эмиграции, и можно найти рассказ о странных обычаях живущих в северных странах племен, которые " если увидят человека, обладающего подвижностью и знанием вещей", то" берут его, кладут ему на шею веревку и вешают его на дереве, пока он не кончится", считая, что это принесет благоволение богов и удачу всему народу. Надо честно сказать, что обычаи в наших края с ибн-фадлановских времен сильно усовершенствовались и в последние века кое-кому удалось избежать такого жертвоприношения.
Будем надеяться, что дальнейший прогресс не заставит себя ждать уж очень долго. Во всяком случае, хотелось бы.
Скоро, выходит, двадцать шесть лет, как умер Василий Алексеевич. И семнадцать лет, как ушел его бывший ученик Дима Мирошник. Я-то пока живой, за мной и долг — вспоминать, как уж получается, об их жизни. Кого помнят — тот ведь еще не до конца умер.
Фотографии пришли ко мне приложениями по Сети. Дима свою прислал в одном из первых писем. А фото Василия Алексеевича мне бы не добыть, если бы не помогли старые школьные друзья, одноклассники мои Жанночка и Саша. Значит — и они его помнили, да, наверное, и не только они.
Гарик
Появился у меня новый приятель. Был он не из нашей лаборатории, но с моими ближайшими коллегами знаком хорошо, с одним из них учился в «керосинке». Так что иногда, не особенно часто, засиживались после работы за стаканом разведенного. Ну, а потом мы с ним просто подружились. Звали его Гариком. Был он на самом деле Игорь Макариевич, абсолютный славянин и по отцу, тенору из Большого, и по матери из старой русской интеллигентской семьи, но в кругу друзей основное имя у него было — Израиль Маркович. Имя это произошло исторически и связано с эпизодом, который сразу даст о нем некоторое представление. Я-то с ним в те годы знаком еще не был, но рассказ этот слышал от него самого и от его старых друзей многократно, в разных вариантах, и, по правде сказать, был одним из главных редакторов окончательной канонической версии.