ЛЕСНОЙ ПЕТУШОК
Лес за рекой большой, дремучий. Сколько раз я в нем плутал, а потом смекнул: где корова мычит, где овца блеет, где собака лает — там и деревня наша.
Однажды мы с дедушкой далеко в чащу зашли. Уже смеркаться стало.
— А ну-ка, сказывай, где наш дом? — спросил дедушка.
Поглядел я — места незнакомые. Прислушался: далеко-далеко собака лает, точно кто в бочку кашляет. Видно, пес старый.
Я, не раздумывая, махнул рукой:
— Вон там. Там собака…
Дедушка замер и приложил к уху ладонь. А потом как рассмеется:
— Да вовсе это не пес!
— А кто же?
— То лесной петушок — белая куропатка токует.
И тут дедушка Макар как свистнет, как заухает филином.
А лесной петушок будто захлебнулся разом. Смолкла его песня, и сделалось тихо-тихо.
Мы зашагали к деревне. Оказалось, дом наш совсем в другой стороне. Ошибся я малость, зато услышал, как токует белая куропатка.
ВЕРНЫЙ ГЛАЗ
Возвратился дедушка Макар с Сороти, принес полный кукан рыбы. А мы с Петькой в чижа играли, Я обрадовался, подбежал к нему:
— Где ты, дедушка, ловишь?
— В реке! Где ж еще?
— А мы вчера где только не закидывали: и у плотины, и у старых ветел, и у черного омута — и все впустую.
— Так ничего и не поймали?
— Дна пескаря. Коту на завтрак!
— А какая наживка у вас?
— Обыкновенная… И на червя, и на хлеб, и на ручейника пробовали…
— Так, так, — кивнул дед. — Наживка, выходит, отменная…
— Да разве дедушка скажет! — махнул рукой Петька. — Это ж его тайна!
— Тайна? — Дед Макар брови нахмурил и приказал: — А ну, ступайте за мной!
Подошли мы к реке, остановились на пригорке. Глянули по сторонам, а отсюда все дали как на ладони.
Над Соротью, точно малые самолеты, летают белые чайки, Голову вниз опустили, рыбу высматривают.
— Видите? — дед указал на птиц.
— Ну и что? Чайки как чайки…
— А знаете, почему они в том месте кружат?
— Рыбу выглядывают, — не сплоховал Петька.
— Верно сказано. Значит, где чайки кружат, там всегда мальки хороводятся…
— Мальки-и-и, — усмехнулся Петька. — Зачем они нам?
— Да постой ты, воробей! Понятие иметь надо. Где мальки собираются, туда и красноперый голавль путь держит. Нет-нет и полосатый окунь объявится. И зубастая щука пожалует…
— Выходит, тебе уловистое место птицы указывают! — догадались мы.
— А как же! Замечу я то местечко, сяду в лодку, подплыву не спеша. И рыбачим вместе. У чайки глаз верный!
ГОЛУБОЙ АПРЕЛЬ
Бегут, журчат в оврагах ручьи. С крыш, с заледенелых сосулек полилась на землю капель. В деревне стало звонко-звонко, точно у каждой калитки повесили колокольчик. Смотрю, на дорогу села желтогрудая птица. Скок-поскок, перепорхнула на вербу, оглянулась и пропела: «Синь-синь-синь сиии…»
Я тоже посмотрел вокруг. И правда, все голубое и синее: и небо, и пушистая верба, ивнячок. Даже опушка вся голубая от цветов пролески.
Птица посидела, покачалась не вербе и снова пропела: «Синь-синь-синь сиии…»
— Верно, овсянка! — сказал дедушка. — У апреля голубые глаза!
МЕДОМ ПАХНЕТ
Вдоль дороги, что спускается к оврагу, растут кусты орешника. Ветки голые, без листьев, обвешаны желтыми сережками.
— Лещина зацвела! — говорят в деревне. Откуда ни возьмись налетел ветер. Качнул сережки — и по воздуху поплыло желтое облачко. Покачалось-покачалось и опустилось на дно оврага.
Когда ветер затих, я сам решил пустить желтое облачко. Нагнул ветку и отпустил. Дедушка Макар стоял напротив и сделался желтым — и брови, и усы, и борода. Так его облачко разукрасило.
Дедушка стряхнул золотую пыльцу. Растер в ладонях, понюхал: медом пахнет. Значит, осенью урожай на орехи будет.
БУБЕНЧИК В ПОЛЕ
Бежал я через поле на почту. Письмо деда опустить. Вдруг откуда-то сверху долетел звон бубенчиков. Я поднял голову и остановился. Во все глаза стал смотреть в небо и в самой вышине приметил темную точку.
— Жаворонок! — прошептал я.
Птица опустилась ниже и повисла в воздухе, трепеща крыльями. Она радовалась светлому апрельскому дню, солнцу, весне.
Я заслушался и чуть не позабыл про письмо.
Зябкий ветер сорвал с моей головы фуражку, нагнал серые тучи, и… птица исчезла.
Я пошел дальше, а песня жаворонка все звенела и звенела у меня в ушах.
— Чего такой веселый? — спросила меня на почте тетя Надя.
И я ответил ей:
— Бубенчик в поле прилетел. Жаворонок!
ЛУГОВИКИ
Чибисы — полезные птицы. Очищают луга от вредных жуков и слизняков. За это их и прозвали в деревне луговиками.
— Санитары лугов, значит! — смекнул я.
— И санитары, — сказал дед, — и храбрецы!
— Как так храбрецы?
— Погоди… Скоро сам убедишься.
Я не больно поверил словам деда, да, признаться, и о чибисах забыл. А как-то пошел с дворнягой Пиратом на прогулку. Спустил пса с поводка, он от радости прыгнул мне на плечи, лизнул нос и помчался кругами по лугу. Спугнул с гнезда чибисиху, — и тут произошло настоящее сражение. Чибисы сбились в стаю и обрушились на собаку. Стали кружить над Пиратом, громко хлопать крыльями и кричать гнусавыми голосами.
Испугался пес, поджал хвост и бежать со всех ног к дому.
Я посмеялся над Пиратом, а дома рассказал обо всем деду.
— Пират — это еще куда ни шло! — ответил дед. — Пес молодой да трусливый! А мне не раз приходилось видеть, как чибисы ястребов да лисиц от своих гнездовий гоняли…
ПРО СОРОК
— Сорока на заборе! — крикнул Петька. — Вот бы подстрелить из лука!
— Зачем подстрелить?
— Чем меньше сорок, тем лучше. — Петька надул щеки и выпятил грудь вперед. — Знаешь, где у них гнезда?
— Нет…
— У реки, в ивняке. Я оттуда яйца брал.
— Да разве можно гнезда зорить?
— Сорок можно, — отрезал Петька. — Знаешь, какие они воровки: ложки, ножи, вилки таскают. А случается, даже часы и кольца.
— Ну! — удивился я.
С того дня стал я после завтрака окна закрывать, а со стола ложки да вилки прятать.
Заметил это дедушка и спрашивает:
— Чтой-то ты больно шустрый? Не успеешь щи дохлебать, уж ложку прячешь!
— Белобоки за окном! Того гляди, что-нибудь сцапают…
— Ишь куда хватил, милок, — рассмеялся дед. — От сорок пока еще никто не обеднел. Верно, есть за ними такой грешок: порой таскают блестящие предметы и забавляются ими, словно дети в игрушки играют. Зато пользу приносят немалую. Уничтожают в наших садах и лесах вредных мохнатых гусениц. Даже мышь-полевку и ту не упустят. Проворные птицы!
КОРОЛЬ ЗАБОРОВ
Во дворе у забора лежала куча хвороста. Мне то и дело приходилось из нее хворостину выдергивать на растопку.
Выбежал я однажды во двор и слышу: поет кто-то в хворосте… Звонко так поет, да еще и прищелкивает. Вот, думаю, чудак!
Притаился, гляжу, а из хвороста выскочила рыжевато-бурая крохотная птица. Носик острый, как у мышонка, а хвост торчком. Плутоватая. На мгновение скакнула на поленницу дров, огляделась. Заметила меня, пискнула и тут же снова юркнула в плотно слежавшийся хворост.
Позвал я деда взглянуть на диковинного мышонка с крыльями. А он мне и говорит: «Вот невидаль… Да это же крапивник. Птица такая маленькая. В хворосте гнездо у нее. Теперь крапивник в нем от непогоды прячется. А вообще-то он по заборам любит хорониться. Недаром немцы его „королем заборов“ прозвали».