Эмманюэль БОВ
МОИ ДРУЗЬЯ
Роман
С французского
Аурора Гальего, Сергей Юрьенен
БОВ, alias БОБОВНИКОВ:
ФРАНЦУЗСКИЙ КЛАССИК С РУССКИМ АКЦЕНТОМ
Первопубликация к столетию (1898-1945)
Один из его романов назывался «Некто Раскольников» – про студента Сорбонны с топором. Вообразим себе «Бедных людей», представим «Униженных и оскорбленных», изложенных в стиле Хемингуэя, и даже проще: не рубленый язык, а «белый». Нулевой.
Мать была из Люксембурга, отец из России, которую мы потеряли: согласно семейному преданию, был выслан за нигилизм в Париж, где на исходе XIX века и родился Эмманюэль Бобовников. С такой фамилией в те времена во Франции рассчитывать на успех не приходилось. Бобовников прославился под псевдонимом.
Нобелевский лауреат Бекетт на вопрос, кого бы он рекомендовал из позабытых авторов, в 70-е годы отвечал: «Самый великий из забытых – Бов. Ни у кого нет такого чувства трогательной детали».
Сегодня во Франции признано, что Бов первым открыл новый тип письма: движения души читаются по реакциям на внешний мир, который под его пером приобретает невероятную достоверность – и, действительно, трогательность улики. Его называют среди предшественников «нового романа», его влияние на современную литературу глубоко и прочно. Это, бесспорно, французская классика уходящего века. Но не вполне полноценная, что ли. С акцентом. При жизни писателя некоторые критики, раздраженные успехом «иностранца», публично подвергали сомнению совершенство его французского. С языком у парижского космополита Бова было все в порядке, но стилистически он, начавший первым, до Хемингуэя, до Селина, опередил литературу периода «меж двух войн».
В 1924 году первый роман Бова «Мои друзья» был рекомендован к изданию «самой» Колетт. Книга привела в восторг Саша Гитри, а в Германии Райнера Марию Рильке, который в свой последний приезд в Париж пожелал встречи с дебютантом. Вторая книга «Арман» – и премия Фигиер, не самая престижная, но самая большая во Франции: 50 000. Несмотря на успех, Бов не стал персонажем светской хроники. Уклонялся от ужинов со знаменитостями, отказывался завязывать полезные связи и, как вменено в обязанность парижскому интеллектуалу, «выбирать свой лагерь» в борьбе идей. Его отвращала задача строить имидж, он избегал сообщать данные о себе даже для обложек собственных книг. Первая биография Бова, вышедшая не так давно во Франции, называется «Жизнь, как тень». Но, кажется, даже тени писатель старался не отбрасывать. Он постоянно перемещался, ускользая от внимания, жил в разных местах Франции, в Австрии, в Англии. Гонорары уходили с такой скоростью, что он то и дело продавал не только свои роскошные машины, но и только что приобретенные рубашки из расшитого шелка. Друзья называли его «Обломофф». К началу второй мировой, однако, Бов выпустил без мало тридцать книг.
Под немцами печататься отказался. Стремился к де Голлю за Ла-Манш, попал в Алжир, где вступил в Национальный комитет писателей, пересекался с Андре Жидом, Сент-Экзюпери и написал посвященную де Голлю книгу «Убытие в ночь». После освобождения вернулся в Париж и успел опубликовать роман «Ловушка», который стал последней книгой. 13 июля 45-го Бов умер от малярии. В сорок семь лет. И был забыт.
Не всеми. Весьма ценил его, к примеру, Валери Жискар д’Эстен. Книги, которые поклонники разыскивали в ящиках букинистов, стали раритетом ко второй половине 70-х, когда, собственно, и началась посмертная эпоха Бова.
На этот раз признание пришло с Востока – из-за Рейна. На немецкий «Мои друзья» перевел знаменитый австрийский авангардист и франкофил писатель Питер Хандке. Вышедшая в «Зуркампфе» книга стала в Германии бестселлером. «Шпигель» посвятил феномену Бова шесть страниц. Баварское ТВ стало разыскивать родственников писателя (к тому времени еще не умер брат Виктор, дочь Нора жива по сей день). Намерение экранизировать прозу Бова выразил Вим Вендерс. Ажиотаж в немецкоязычном ареале вызвал переводы в других странах и, наконец, успех во Франции. Статья в газете «Монд», посвященная второму пришествию Бобовникова/Бова, имела заголовок «Бовисты всех стран, соединяйтесь!»
Россия, руку.
От переводчиков.
Прага, 1998.
Послесловие к предисловию. Тогда, в год 100-летия Бова, Россия протянула разве что мизинец. Проявив было интерес к нашей инициативе, «Иностранная литература» набрала в рот воды. Возможно, не подошла кандидатура зарубежных переводчиков на русский. Возможно, «дефолт». Фрагмент был напечатан в эфемерном журнале «29». Тем и кончилось. Потом распался наш переводческий тандем, возникший в начале гнусных 70-х, когда той же «Иностранке» Аурора, зайдя с улицы, наивно предлагала наш перевод сартровского «Герострата». После 27 лет, проведенных в Советском Союзе, Франции, ФРГ, Чехии и отмеченных, среди прочих совместных предприятий, переводом «Mea culpa» Селина – возможно, нашим главным достижением.