И все-таки я не мог решиться оставить моего спутника. Мысль, которая нарастала у меня в душе как-то сбоку, давала мне надежду. А вдруг эта женщина Бийара не любит, вдруг он страдает? Каким бы приятным стал он мне тогда бы. Я бы его утешил. Дружба бы смягчила наши страдания.
Но в страхе утвердительного ответа я остерегался спрашивать, любит ли его любовница.
– Что с тобой? Тебе грустно? – спросил он.
Моя грусть, которая до этого момента не переставала разрастаться, исчезла. Интерес, который проявил ко мне Бийар, был реальностью, тогда как мои размышления были только бредом несчастного человека.
Я смотрел на него с признательностью.
– Да, мне грустно.
Я ожидал жалоб, признаний. Я был разочарован: он мне дал совет взбодриться.
Мы остановились перед рестораном. Краска снаружи под витриной отклеивалась. На стекле прохожие читали фразу: Можно приносить свою еду.
– Вперед, – сказал Бийар.
Я отвел ручку трости, ее цепочка звякнула. Несколько человек обернулось.
Я остановился на пороге.
– Давай, входи!
– Нет, вы первый.
Он прошел вперед. В этот момент я осознал, что именно я стал тем, кто и открыл дверь, и закрыл.
Длинные столы и несколько скамеек, как в столовых, которые поднимаются с одного конца, когда на них садишься, обставляли зал. Табачный дым свивался в спирали, как сироп в стакане воды. Люк подвала задрожал под нашими ногами. Перед каждым клиентом стояли литр вина и стакан. С помощью ножа можно было бы сыграть музыку на бутылках.
Мы сели лицом друг к другу.
Бийар сделал попытку вытащить камамбер. Карман был слишком узкий. Ему пришлось прибегнуть к помощи обеих рук.
Потом, как завсегдатай, он позвал хозяйку:
– Мария!
Это была красивая крестьянка, которая то и дело вытирала руки до локтя. Когда она шла, ее груди колыхались, а монеты звенели в кармане фартука.
– Два поллитра и хлеба.
– Поллитра много для меня, – сказал я, когда было поздно.
– Я плачу… Я плачу.
– Но вы не богаты.
– Один раз могу себе позволить.
У меня не было намерения злоупотреблять добротой моего соседа. Поэтому это один раз могу себе позволить меня шокировало. Я очень мнителен. Неужели я никогда не найду хорошего и щедрого человека! Ах, если бы я был богат, как я бы умел давать!
Собака, у которой был только кусок хвоста, пришла облизать мне пальцы. Я ее оттолкнул, но она снова начала с таким упорством, что я покраснел. Ведь пальцы у меня не пахли.
К счастью, подошла хозяйка – горлышки бутылок между пальцами и хлеб подмышкой. Ударом ноги отогнала эту вредную тварь.
Бийар помял камамбер указательным пальцем и разрезал пополам. Он дал мне половину, которая была поменьше.
Мы ели медленно, из-за прозрачной бумаги, которая клеилась к сыру.
Когда Бийар пил, я ему подражал. Из вежливости я следил за тем, чтобы уровень моего вина не опускался быстрей, чем у него.
Я пью редко, так что много мне не понадобилось, чтобы захмелеть. Грязные старики, которые в углу вели беседу, стали мне казаться мудрецами.
Я налил себе остаток вина и, как я и предполагал, в стакане оказалось его не очень много, из-за вогнутого дна бутылки.
Я оперся спиной о стол сзади. В первый раз я посмотрел собеседнику прямо в глаза. Он тоже кончил есть. Чистя языком зубы, он издал звук поцелуя.
Он шарил по карманам в поисках курева. Не колеблясь, я предложил ему сигарету.
Я был склонен рассказать ему свою жизнь и сказать, в порыве откровенности, о том, что мне в нем не нравится.
– Мне кажется, что у вас доброе сердце, господин Бийар, – сказал я, отмечая, что вино изменило мой голос.
– Да, у меня доброе сердце.
– Так мало людей, которые понимают жизнь.
– У меня доброе сердце, – продолжал Бийар, который последовал за своей идеей. – Но нужно быть осторожным, иначе твоей добротой злоупотребят. Знаешь ли, Батон, это из-за дружбы я потерял работу.
Эти слова мне не понравились еще больше, и, чтобы найти точку взаимного согласия, я сменил тему.
– Я был на войне.
Я достал бумажник и показал ему военную книжку с моей фамилией, написанной большими буквами на обложке.
– Я тоже был на войне, – сказал он, в свой черед показывая мне документы.
Он их развернул. Он совал мне в руки свой жетон удостоверения личности, прядь волос, сплющенных от долгого пребывания в бумажнике, свою фотографию в парадной форме рядом с каким-то сервантом, свою фотографию в полевой форме рядом с ведром, и фотографию группы солдат, в центре которой была надпись: "Ребята 1-го пехотного полка. Не грустите!"