Я снял ее с трудом, потому что узкий воротник не проходил через плечи. Оставил я на ней только чулки, потому что, как я считаю, так красивей. И в журналах раздетые женщины всегда в чулках.
Наконец она вся предстала голой. Бедра выступали над подвязками. Позвоночник натягивал кожу на пояснице. На руке был след прививки.
Я потерял голову. Судороги, похожие на те, что сотрясают ноги лошадей, пробегали вдоль моего тела.
На следующее утро, около пяти, Люси меня разбудила. Она была уже одетой. Я не решился на нее взглянуть, потому что на рассвете я не красив.
– Виктор, поторопись, мне нужно вниз.
Пусть и в полусне, но я сразу же понял, что она не хочет оставлять меня в комнате одного: доверия у нее ко мне не было.
Я поспешно оделся и, не моясь, последовал за ней.
Дверь она заперла на ключ.
– Подними штору.
Исполнив это, я сел, надеясь, что она предложит мне чашку кофе.
– Можешь идти, а то сейчас придут клиенты.
Несмотря на то, что теперь она была моей любовницей, я удалился, ни о чем не спрашивая.
С тех пор, когда я прихожу обедать, Люси меня обслуживает, как обычно: не более и не менее.
АНРИ БИЙАР
I
Одиночество меня угнетает. Мне бы хотелось иметь друга или даже любовницу, которой я бы поверял свои горести.
Когда шатаешься целыми днями ни с кем не говоря, вечером в комнате чувствуешь себя усталым.
За самую малость чувства я бы разделил все, чем обладаю: деньги моей пенсии, мою кровать. Я был бы таким деликатным с особой, которая доверила бы мне свою дружбу. Никогда бы ей я не перечил. Все ее желания были бы моими. Как собака, я бы следовал за ней повсюду. Она бы шутила, я бы хохотал; она бы впадала в грусть, я бы рыдал.
Доброта моя бесконечна. Тем не менее, люди, которых я знаю, этого не ценят.
Бийар не больше, чем другие.
Я познакомился с Анри Бийаром в толпе перед аптекой.
Толпы на улицах всегда вызывают у меня антипатию. Тому причиной страх оказаться перед трупом. Однако одна потребность, которая любопытством не являлась, отдает приказ моим ногам. Готовый закрыть глаза, я проталкиваюсь вперед вопреки себе. Ни одного из восклицаний зевак не пропускаю: пытаюсь понять прежде, чем увидеть.
Однажды вечером, часов в шесть, я оказался в толпе настолько близко к полицейскому, который ее сдерживал, что я мог различить кораблик города Парижа на его посеребренных пуговицах. Как во всех местах скопления народа, люди толкались задами.
В аптеке, в стороне от толчеи, сидел человек без сознания, но с открытыми глазами. Он был такой маленький, что его затылок лежал на спинке стула, а его ноги свисали, как пара чулок на просушке, носками к полу. Время от времени его зрачки совершали полный оборот. Многочисленные пятна покрывали перед его штанов. Булавка застегивала пиджак.
Суета аптекаря, почти полное безразличие, которое люди проявляли к одежде несчастного, интерес, который вызывал у них он сам, – все это показалось мне ненормальным.
Женщина, завернутая в толстую шаль, пробормотала, озираясь:
– Это от слабости.
– Не толкайтесь… не толкайтесь, – советовал пожилой человек.
Коммерсантка, которая то и дело бросала взгляд на открытую дверь своей лавки, осведомляла публику:
– В квартале все его знают. Это карлик. Настоящие несчастные гордые, они напоказ не выставляются. Этот не интересный: он пьет.
И вот тогда мой сосед, на которого я еще не обратил внимания, заметил:
– И правильно делает.
Это мнение мне понравилось, я его одобрил, но так, чтобы только этот незнакомец заметил.
– Вот до чего доводят излишества, – сказал господин, который держал в руке пару перчаток с плоскими пальцами.
– Несчастные будут до тех пор, пока революция не сметет современное общество, – низким голосом произнес старик, который только что советовал не толкаться.
Полицейский, которому пелерина придавала загадочный вид, потому что скрывала руки, повернулся, и прохожие стали обмениваться взглядами в том смысле, что не разделяют мнение этого утописта.
– Все они этим кончают, – пробормотала домохозяйка, протез которой на секунду отделился от десен.
Другой господин, который непроизвольно имитировал гримасы лилипута, качнув головой, поддержал.
– Почему его не отправят в больницу? – спросил я у полицейского.
Я бы мог осведомиться у моих соседей. Нет, я предпочел спросить у полицейского. Мне показалось, что таким образом строгость закона заострится на мне одном.