— А я знаю, — в тон ему сказал Вилле, — что сейчас мы снова пустим ее в дело!
— И я знаю, что если будет клёв, то вы для разнообразия получите на обед уху!..
Рыба клевала хуже, чем вчера, но на уху хватило, да еще какую наваристую!..
Разморенные обедом, они сидели на солнечном припеке около «Беляночки». Лодку поставили на самом берегу, так, чтобы ее могли сразу увидеть. Белый опознавательный знак! И, хоть рано еще было ждать, они все-таки вглядывались в морскую даль… Маленькие прозрачные волны набегали на гальку, ласково ложились у ног и нехотя откатывались назад.
— Совсем как Робинзон, — сказал Вилле, — отыскиваем на горизонте спасительную точку.
— Давайте лучше считать себя в краткосрочном отпуске, — сказал Куусинен, — и будем отдыхать и развлекаться… Кто из финнов не играл на сцене, не был любителем?.. По-моему, таких нет.
— Тогда волны пусть будут зрителями! — сказала Айно и обратилась к морю:
перебил ее Вилле,—
— Черти! — взмолился Куусинен. — Что вы из разных мест шпарите! Уродуете стихи. Остановитесь! Лучше уж я сам прочту правильно, по порядку…
Стихотворение это называлось «Торпеда». Торпеда, запущенная пролетариатом, аллегорически означала беззаветных революционеров, которые идут на смерть, лишь бы сокрушить морское чудовище — пиратский корабль капитализма, и освободить томящихся в трюмах рабов. Написанное вольным стихом, с романтическими преувеличениями, оно клеймило нерешительных, призывало к борьбе, вдохновляло на бой.
Концерты и собрания рабочих открывались чтением «Торпеды».
Это стихотворение звучало в то время, как у нас «Песня о Соколе» и «Песня о Буревестнике» Максима Горького.
В девятьсот пятом году, в дни всеобщей забастовки, автор «Торпеды», тогда молодой командир одного из отрядов Красной гвардии в Хельсинки, выстроил своих парней в шеренгу, а сам в гражданской одежде, невысокий, с огромным револьвером, болтавшимся на боку, перед строем читал свои стихи. Красногвардейцы восторженно встретили произведение своего командира.
И вот на «обетованном острове» в тот день «Торпеда» снова прозвучала в исполнении автора, потому что автором ее, как и многих других стихотворений был не кто иной, как Отто Куусинен.
— Теперь после «литературного вечера» — шахматный турнир! — предложил Вилле.
Но в «волшебной сумке» Айно не было ни шахмат, ни шахматной доски. Пришлось мужчинам взяться за свои пуукко — финские ножи и вырезать из березы пешки, коней, ферзей и королей, да так, чтобы легко было отличить офицера от ладьи.
Ни в тот день, ни на другой они не дождались никого. Не дождались и на третий день, когда уже обязательно должны были прибыть за ними из Стокгольма. Этот день отличался от предыдущих только тем, что, кроме рыбной ловли, шахматных партий, Айно пришлось съездить на «Беляночке» на соседний остров прикупить у единственной крестьянской семьи, обитавшей на нем, еще немного картофеля. Картошка и хлеб из Ханко были съедены. К тому же Айно хотела разведать, не продаст ли хозяин хутора лодку покрупнее и поустойчивее «Беляночки», чтобы, если уж никто не прибудет из Стокгольма, попробовать переплыть Аландское море.
Картофель у хуторянина нашелся, но лодку свою он ни за какие деньги отдавать не соглашался. И, чем больше Айно настаивала, тем угрюмее и подозрительней он становился.
ЕЩЕ ОДИН ДЕНЬ
Волна подняла лодку на гребень. Высоко занесенные весла захватывали только воздух и завихрили его воронками, не достигая воды. И странно, что Айно видела эти воронки. Обе руки Отто забинтованы. Совсем как у снежной бабы. Вилле еще раз взмахнул со всей силой веслами — напрасно. Скрежет железа заглушил вой ветра. Уключина сломалась. Упала в воду и пошла, вращаясь, ко дну. «Беляночка» опрокинулась кверху килем, и Айно, глотая солоноватую воду, захлебываясь, устремилась вслед за сломанной уключиной, стараясь схватить ее. Но та ускользала, погружаясь все глубже и глубже. Конец!..
Айно открыла глаза. Над ней шумела листвой ольха. Сквозь ветки ее виднелось голубое весеннее небо.
Как хорошо, что это был только сон!