— В больницу.
— Не хочу я в больницу, не хочу, — глаза ее, может от жара, может от старого детского страха были полны слез.
— Там только тебя посмотрят, и поедем домой.
— Домой, хочу домой. Ты обещал. Не хочу в больницу.
Я заберу тебя домой, когда буду уверен, что ты в порядке. Меня пытались выгнать из палаты, но не удалось. Я должен знать как она. Она то мерзла, то пылала, все реже приходила в себя, все чаще бредила. Лекарства не действовали, а меня все пытались убедить, что ей лучше. А потом стало страшно, она перестала метаться, часто неглубоко дышала, а пульс бешено колотился. Впервые за многие годы я пытался молиться, вспомнил когда-то давно вбитые в мою голову бабушкой молитвы. Я все просил ее бороться и не оставлять меня. Глупо просить, когда тебя не слышат, но я просил.
— Пить хочу.
— Сейчас, Ники.
Вместо привычного голоса медсестры Яны, голос шефа, его тоже в больницу положили, в нашу, бюджетную, где коек не хватает? Хотя нет, палата же отдельная, и на палату не очень похожая. Но капельницы и какие-то пикающие приборы были. Ладно, когда силы будут открыть глаза и осмотреться, узнаю где я. А пока силы были только на несколько фраз.
— Что ты делаешь в моей постели?
— Это моя постель.
— Моя, я же в ней сплю.
Логика наше все. Плохо, что глаза открываться совсем не хотят, уже устала от собственной усталости.
Сделав пару глотков воды, она опять уснула. Поправил одеяло, и лег рядом, так надежней. Как только кризис миновал, забрал ее, как и обещал, домой, к себе домой. Вчера были последние капельницы, и распрощался с сиделкой, внутримышечные уколы делать умею. Не понравилась мне это Яна, вроде все делает, но грубо как-то, и от ее уколов синяки остаются. Телефон заставил выбраться из постели, Кравец названивал несколько раз в день, выспрашивая о состоянии Ерец, если бы он был рядом, морду бы набил, додумался отправить ее на Пилоны.
— Как ты мог ее туда послать?
— Ты опять, я же уже все сказал. Дурак старый, не подумал.
— Она высоты боится.
— Не может человек с правами пилота высоты бояться.
— С какими правами?
— Да, ты у нас мало что о Ники знаешь, управлять самолетом она может. Как она?
— Лучше. Температура еще есть, но врач сказал, что через пару дней пройдет.
— Береги ее.
— Пытаюсь, если бы еще ее другие не увезли, была бы в порядке.
— Андрей, ты опять. Извинялся же уже. Мне прилететь, покаяться?
— Нет. А то еще выгоню к чертям.
— Пусть она мне позвонит.
— Как здорова будет, так и позвонит. И не названивай, мы спим.
— Говорил же, что ее надо почаще в постель укладывать.
— Иди к черту.
Спать с Ники было невозможно, она то и дело скидывала одеяло, я то и дело ее в него укутывал, кажется, я всю ночь только этим и занимался.
Утром проснулась почти бодрой, даже встала без посторонней помощи. Дверь открываться не хотела. Смыться не получилось, хоть голову помою, да и все остальное тоже. Пушистая пена, горячая вода, красота. У меня скоро в привычку войдет выживать шефов из спален, хотя по обрывкам воспоминаний и судя по примятой рядом постели выжить Ковина так, и не удалось.
— Ты что тут делаешь?
— Моюсь. А Вы идите отсюда, не смущайте меня.
— Я уже все видел.
Вот скотина, я прямо почувствовала, как стала пунцовой.
— Врач не разрешал еще мыться. Вылезай.
— Я быстро-быстро.
— Даю пять минут.
— Мне хватит.
В коммуналке научилась мыться быстро, так что уложилась.
— Это еще что?
— Укол. Ложись.
— Я сама его сделаю.
— Ложись.
— А вы знаете, что можно в бедро и руку делать еще?
— Знаю, но предпочитаю делать туда, куда умею. Ложись, Николь.
Иногда с ним бесполезно спорить. Сам укол был безболезненным, а вот лекарство с жжением растекалось по моему телу.
— Садист.
— Чувствуешь, уже хорошо, раньше не реагировала.
— Изверг.
— Предпочла бы остаться в больнице?
— Я домой хотела.
— Привез домой.
— К себе я хотела.
— Так адрес надо было сообщать до потери сознания.
Не знает он мой новый адрес, и пусть не знает и дальше. Пришлось смерить температуру добровольно, как-то не хотелось узнать, как он сможет заставить. Меня опять закутали в теплое одеяло, и через несколько минут я спала.
Мучениям моим нет конца, мало того, что я терплю его навязчивую заботу, стойко сношу уколы в его исполнении, и все потому, что он не смог меня доверить профессиональной медсестре, которую сам же и нанял, а потом уволил, так как она недостаточно нежно ко мне относилась (а какая нежность должна быть у медсестер?), так я еще должна терпеть его пение. Вот и сейчас он собирался сделать мне очередной укол и напевал: «Если кой-какими частностями пренебречь, мне нельзя моей подругой не гордиться: грациозная походка, культурная речь и прелестный шрам на правой ягодице». Скотина, в песне совершенно ясно пелось шрам на левой ягодице, это у меня на правой, а в песне на левой!
Всего два укола осталось, и я смогу сбежать домой. Сколько же сил пришлось потратить, чтоб уговорить его меня выпустить! Уперся рогом, нарушать режим буду, а врач сказала, что все очень серьезно и чудом выжила, и прочее занудство. Не будь вас в моей жизни, то и чудес таких бы не было, жила бы себе спокойно и работала в издательстве.
Хорошо хоть позволил перебраться в гостевую комнату.
— Николь Александровна, Вы же обещали мне соблюдать режим!
— А чем я его нарушаю?
— Я запретил работу.
— Так я и не работала, почту посмотрела и все.
— И все? А кто совещания назначил?
— Так это на следующую среду.
— В следующую среду вы все еще будете на больничном.
— Значит, Вы пойдете вместо меня.
— Вот еще.
— Липа сходит, пусть привыкает руководить. Завтра я Вас покину. Поеду болеть к маме, к малиновому варенью и ласковым рукам.
— Слава отвезет.
— А такси Вас, чем не устраивает?
— В Славе я уверен.
А во мне нет, даже уходя из дома на пятнадцать минут, он блокировал окна и двери, чтоб не сбежала. Лучше пойду, кино посмотрю, а то меня скоро посетит мысль его пристукнуть и зарыть в кадке с пальмой. С какой же радостью я ждала последнего укола! Утром, даже исправленная песенка про шрам не портила мне настроение, скоро я буду на свободе.
Нет, не до такой степени неблагодарна, как может показаться, ценю все, что он сделал, тем более что это намного больше, чем должен делать шеф для своего сотрудника, но не люблю, когда надо мной трясутся, даже в детстве этого не любила, а за годы самостоятельной жизни привыкла зализывать раны в одиночестве, и опека меня угнетала.
Не совсем правда, но я предпочла такой вариант, меня он больше устраивал, чем осознание правильности происходящего, что рядом должен быть человек, который будет о тебе заботиться, а ты о нем.
— Телефон отдайте.
Нехотя Ковин вернул мне аппарат. Даже боюсь представить, что он отвечал звонящим. Мои вещи уже были в машине, оставалось только сесть и захлопнуть дверцу.
— Андрей, спасибо!
Шеф даже удивился, просто по имени я его называла очень редко, но потом улыбнулся и даже подмигнул. А теперь домой, мне так много надо рассказать матери. Слава разбудил, когда приехали, просыпалась с трудом, может рановато сбежала с постельного режима в компании шефа?
Та, часть, что старательно оберегала меня от глупостей, строила барьеры и латала бреши в обороне, тут же нашла миллион доводов, что дольше оставаться было нельзя. От простых «неудобно, что напрягаю» до куда более страшных, что Андрео уже и так перешел все границы, что очерчивают отношения с подчиненными, так он еще в друзья шагать отказывался, упорно ломился в ту часть, куда ему дорога запрещена. Красные сигналы включены, запретная зона закрыта надежно, а небольшие бреши подлатаем, главное как можно дальше от причины повреждений. Новые бастионы начали выстраиваться для надежности.
Мама удивилась моему приезду.
Чай с малиновым вареньем куда лучше лекарств, под него и разговаривать хорошо, и прогреваться, да и вкусно очень. А диванчик на кухне, что все же удалось впихнуть, пожертвовав одной тумбой для посуды, был к месту, на нем так хорошо лежалось под пледом, и рассказывалось тоже хорошо.