Но почему же тогда нет у нас заметных, постоянных успехов на международной арене? После чемпионата я еще более утвердился в мысли, что в футбольной отношении мы достаточно сведущи, у нас есть способные игроки, но все это растворяется в организационной аморфности и неразберихе. Возможность успеха становится делом случая, а не итогом работы.
Со стадионов Мексики перенесемся на наши.
ПАМЯТЬ КАПИТАНА
Никогда не претендовал на роль публициста. Не умел, не умею и сейчас разложить все по полочкам и настаивать на своих доводах безоговорочно, не желая слушать возражений. Заранее скажу, что не намерен поучать, свои заметки рассматриваю как субъективные, наверное, в чем-то спорные, буду удовлетворен, если они послужат кому-то поводом для размышлений.
Перед моими глазами прошла вся история советского футбола. Я нисколько не преувеличил: впервые на настоящее поле, правда, примитивное, я вышел шестнадцати лет от роду, и было это весной 1918 года.
Поле называлось «Горючка», представляло из себя пустырь за нынешним Зоопарком, а команда — РГО (русское гимнастическое общество). Во второй команде этого общества я и дебютировал в качестве правого инсайда. Вкратце история такова. Мы с братом Александром начали бегать на коньках на Патриарших (Пионерских) прудах, где находился павильон РГО. Ответственный секретарь общества, конькобежец-спринтер Николай Тимофеевич Михеев был еще и ярым футболистом. Своего поля РГО не имело, да и команда была плохонькая. Мы с братом, знавшие всю округу, и указали Михееву на «Горючку». А пустырь тот, надо заметить, имел дурную славу, там собиралась местная шпана, картежники. Когда мы, футболисты, оккупировали пустырь, он сразу как бы облагородился. Так что футбол и тогда выполнял культурную миссию. Спустя некоторое время . РГО слилось с ОФВ (общество физического воспитания) Краснопресненского района. Шли поиски наиболее подходящей структуры физкультурной работы, все тогда только складывалось, не раз переделывалось. Это было в порядке вещей, потому что и в спорте совершалась революция: на стадионы хлынул рабочий люд. У «Красной Пресни» был стадион (по нынешним меркам — стадиончик, с деревянными трибунами тысяч на пять зрителей) на том месте, где сейчас здание издательства «Московская правда». Когда мне приходится бывать в районе бывшей «Горючки» или в редакции «Вечерней Москвы», я, можно сказать, подошвами чувствую те поля, на которых играл шестьдесят с лишним лет назад. Ничего узнать невозможно, а память живет и волнует.
Что представляла собой тогдашняя «Красная Пресня»? Это был небольшой клуб, объединявший людей, жаждущих играть в футбол. Весь наш, с позволения сказать, бюджет складывался от продажи билетов. В клубе каждому выдавали по одной футболке на год, и мы берегли ее как святыню. Остальное снаряжение приходилось покупать самим. Если команде предстояла поездка, чаще всего в Ленинград, наш руководитель, Иван Тимофеевич Артемьев спрашивал: «На билеты наскребете?» И тут же предлагал сложиться в пользу тех, кто не мог «наскрести». Мы были бедны. Но не душой. Стадион был вторым домом, на игры и на тренировки ходили с женами и детьми, кто что мог несли в клуб, патриоты были мы отчаянные. Стадион наш не существовал, а жил. Среди нас был один, кому по карману оказывалось частенько приезжать на стадион на извозчике. Все высыпали на улицу и кричали: «Едет, едет!» Я не могу об этом не вспоминать, когда вижу наш шикарный спартаковский «Икарус» и рядок «Жигулей» и «Волг», на которых прибывают на тренировку футболисты...
И еще я вспоминаю ту уже не существующую, людную, кипящую бодростью «Красную Пресню» всякий раз, когда вижу наши прекрасные стадионы пустующими, куда не пускают мальчишек. Мне это непонятно.
Предполагаю, что в нашей среде немало молодых людей иронически относятся к прошлому. Они с апломбом и почему-то со множеством иностранных слов распинаются о том, что футбол и в мировом масштабе и у нас в стране во всех отношениях преобразился не раньше, чем вчера, и что все знания принадлежат им, они — вершители прогресса и чуть ли не с них все и началось.
Что тут скажешь? Изменения в самом деле разительные. Но наивно думать, что все они свершились в последние годы. Они происходили постепенно, на всем протяжении истории советского футбола. Смею думать, что мне это особенно хорошо заметно.
„ футбол наш получил едва ли не все, о чем можно мечтать. Грандиозные стадионы, учебные базы, оснащенные по последнему слову спортивной науки, сеть детских школ, раскинувшуюся по просторам страны, сотрудничество ученых и врачей, участие во всех международных соревнованиях, поддержка со стороны партийных, советских, профсоюзных, комсомольских организаций. Футбол наш снаряжен, обеспечен, окружен заботой, обласкан. Миллионы людей посещают стадионы, а уж сколько их собирается возле телевизоров, кажется, точно не знает никто. Я побывал на стадионах многих стран и готов утверждать, что нигде не встречал такой благожелательной, справедливой, терпеливо ждущей лучших дней публики, как у нас.
Еще двадцать с лишним лет назад я имел формальное право стать пенсионером, устраниться от футбольных дел. Если бы это произошло, сейчас я, по всей вероятности, выглядел бы ворчуном, повернутым в прошлое, и мои доводы, основанные на сравнениях, казались бы читателям, особенно молодым, наивными. Но я работаю, клуб — из числа ведущих, поставляет игроков в сборную СССР.
Само собой разумеется, кое-что из опыта двадцатых и тридцатых годов устарело. Я, например, застал времена, когда в командах не было тренеров и всем и всеми заправлял капитан. Сейчас это невозможно представить. Мне 23 года, я правый крайний нападения, мне в радость играть, забивать голы, и тут вдруг меня выбирают капитаном. Прежний, Иван Артемьев, перешел в «Динамо», полагалось бы — по авторитету — принять капитанство нашему знаменитому форварду Павлу Канунникову, а он ни в какую. Следующая кандидатура моя. А мы, надо не забывать, все работали, я заведовал финансовым отделом московского представительства Нижегородского губселькредитсоюза.
Обязанность забивать голы за мной осталась. Ни тренировок, ни матчей, я, естественно, не пропускал. А как капитан я отныне должен был представительствовать в райкоме комсомола и в райисполкоме, вникать в нужды членов команды, хлопотать, чтобы их с работы отпускали на тренировки, вникать в семейные неурядицы, изыскивать способы помочь в случае материальных затруднений. А самое деликатное дело — определять состав на матч. Все мы товарищи, на поле равны, сражаемся, выигрываем и проигрываем, общие радости и огорчения. Я же — один из них — во многом влияю, кому сегодня выходить, а кому в запас. В один миг все всплывает — честолюбие, обидчивость. Что могло выручить капитана? Только справедливость.
Позже капитанские обязанности перешли ко мне в сборных Москвы и СССР. Тут еще хлестче. Все «звезды», каждый — представительная фигура и единственно, чего хотят — чести быть в составе, честь была главной наградой. Прибавьте еще, что между москвичами и ленинградцами велось ревнивое соперничество: кого больше окажется в сборной. А я составляю список и везу его утверждать в совет физкультуры.
Что и говорить, по нынешним временам — несуразное дело, чтобы на одного из игроков взваливать такую ответственность.
Должен все же заметить, что выборные капитаны были авторитетами, им повиновались, ошибается тот, кто вообразит, что при том «способе правления» царила анархия. Нет, и дисциплина была и играли от души, сил не жалея, все на ходу решая на поле, во время игры, не дожидаясь подсказок во время перерыва.
Но главное, что мне хотелось бы сказать в связи с этим воспоминанием, заключается в том, что опыт, приобретенный на заре советского футбола, ценен и полезен мне до сегодняшнего дня. Как бы внешне ни менялся облик футбола, внутренняя его жизнь во многом остается неизменной. По-прежнему в футбол играют люди. И я знаю: чем ярче футбольная индивидуальность, тем труднее, сложнее человеческий характер. Умение повлиять на него остается вечно актуальным. Примем во внимание и то, что сложные характеры проявляются в пороховых условиях борьбы, конкуренции, неизбежных поражений, когда вырываются наружу эмоции. Капитан ли раньше, начальник команды и старший тренер сегодня одинаково должны уметь управлять отношениями, чувствами, ни на минуту не забывая, что имеют дело с живыми людьми, а не с безликими пронумерованными фигурками.