- Поднять бунт, утопить в крови провинцию и ничего не добиться?
- Я пришел под конец и пытался остановить. Но было поздно. Мы не сеем войну, отнюдь. Ты знаешь.
Да, я знал.
- "Не мир принес, но меч", разве не ваше?
- Неверная трактовка, центурион, вырванные слова. В тебе говорит сомнение. Жить верой местные еще не умеют. Как и ты. Слишком взрослые дети. Все решают просто. Но ты еще научишься.
- Им проще было смириться.
- Истинно так, - согласился умирающий.
- Как имя твое?
Но эллин схватил меня за руку.
- Запоминай. Теперь он всегда будет рядом. И он не один, центурион. Бойся подобных ему. Это только начало. Как тебя там, Викториус? Победитель, ха, - закашлял он, роняя слюну напополам с кровью.
- Ты тогда бросил жребий и выиграл. Ну, тебе так показалось.
И я вспоминаю. Возможно это магия памяти нового божка добудилась до глубин сознания, хотя на фокусника или мага умирающий не похож. Скорее на плотника или кузнеца - мозолистые руки привыкшие к тяжелой работе, обветренное лицо с въевшимся загаром, не из знати, точно.
- Хитон, тканный целиком, будто бы сверху... - говорю задумчиво.
- Каких не ткут человеческие женщины, - подхватил и продолжил умирающий. Усмешку туманила боль.
Я помнил этот хитон в саду Гефсимании. Позже этим хитоном я расплатился со шлюхой. Или проиграл в кости? Нет, вроде бы, все же шлюха.
- Ты еще будешь завидовать мне. И все же будет шанс. Ты не умрешь. Долго-долго.
- Это и есть твоя благая весть? Ты зря стаптывал сандалии, добираясь сюда. Я умру так же как и ты, не назвавший свое имя. Все умирают.
- Нет. - В глазах эллина тлеет торжество.
Он почти безумен. От боли или миссии, не знаю. Но мне вдруг становится страшно. Центурион с заячьим сердцем, тьфу.
- Оглянись, - требовательно шепчет он.
Рука сжимающая мою, слабеет.
- Ты видишь его?
Лохмотья, черные прорези вместо глаз и ржавый серп?
- Он первый, - бормочет грек. - Ты не умрешь. Соберешь все и сделаешь выбор.
Затем он затихает.
Надежда
Тело было крепким, поджарым. Висящий на дыбе ошалело вращал глазами и мычал сквозь кляп. Он был полон сил пока, этот пекарь из пригорода Сарагосы. Воздух был сухим и горячим: в жаровнях денно и нощно калился инструмент для выжигания заразы.
Город умирал.
По крайней мере так искренне считал "молот еретиков", главный инквизитор Арагона, Томас Торквемада.
Но Сарагосу еще можно было спасти. С его же слов. И мы спасали.
А я ведь всерьез занялся исследованием писаний, и в чем-то даже преуспел. Принимать дословно или вырывать из контекста? Тот грек явно что-то знал, но вот беда, уж сколько сотен лет его не спросишь. А прочие мелковаты, не дотягивают до тех, первых.
Поделиться сокровенным на исповеди, особенно на исповеди - нет, это без меня.
Страшила доверительно кивает где-то в углу в такт моим мыслям. Лезвие серпа шуршит по обломку черепицы.
Вспышка была, как всегда, не вовремя.
Бывший центурион, пес войны, заключенный в новое тело кашляющего кровью дохляка.
Дохляк не прост. Дохляк ловко управляет целой армадой застеночной машинерии. За что ценим, обласкан, облечен доверием.
Целая армия крючьев для вытягивания жил, пинцетов, скальпелей, пил, разнообразные клейма и иглы.
Морщусь.
Долгий глоток тепловатой воды. На дыбе будущий кусок мяса. Дыба пока не натянута. Так, чтобы подвешенный проникался и предвкушал. И ждал.
Ожидание, когда перед глазами маячит ржавый от крови инвентарь, а в соседних клетках скулят те, кому не повезло чуть раньше, оно тоже... того. Скверное, в общем.
- Завтра обещают свежее мясо, - хохотнул Корнелий, бывший кнехт, пристроившийся на побегушки в орден. Это с его слов -кнехт: наметанный глаз говорил, что меч этот увалень обязательно возьмет не с той стороны, а в бригантине просто запутается.
Скорее мародер, или прибившийся на время в один из баронских военных отрядов в роли "принеси-подай".
Пять камер и ни одной пустой.
Надо освобождать, примерно такой приказ сверху.
Освобождали как могли.
А могли быстро.
- Слушай, ну ты же не против, да? - глаза лихорадочно блестят, на всю пыточную - мы двое.
Видя непонимание, частит, - Дочь аптекаря. Мариса, как ее там, Эсперанца. Ведьма, злокозненная алхимия, сглазы, порча, все доказано.
Эсперанца. Красивое имя. Знаковое. Надежда. Прямо самой своей сутью вопиет против всего того, что творится в этом проклятом городе, а эпицентром всей мерзости являемся мы.
Надежда лежит на лавке и умирает. Огонь волос бессильно дотлевает на грязных досках.
Молочно белая кожа, совсем без веснушек, тяжелая грудь, которую почти не прячет хламида.
Понимаю Корнелия.