Мы вместе ходили на лекции, на семинары, на просмотры. Садились рядом, и нам было хорошо. Замечательно.
Я не была влюблена, мне только вора не хватало. Но его чувство грело меня как солнце и буквально спасало в неласковой атмосфере сокурсников. Я не замечала скепсиса по отношению к себе, поскольку меня омывала мощная и нежная волна его любви.
Какова была его роль в моей жизни? Никакой. Но такое чувство не забывается.
Какой он был? Милый. С большими карими глазами, по-детски длинными ресницами, в выглаженной рубашечке. Видимо, сам стирал и гладил.
Группа подозревала, что я его не люблю, а просто использую. Но как можно использовать нищего иногороднего студента?
Первая работа, которую мы писали по сценарному мастерству, – немой этюд. Я сочинила немой этюд «Снег в июне». Имелся в виду тополиный пух. Я сейчас уже не помню, о чем эта история. Наверное, о любви. О чем еще?
Мы сдали свои работы. Читал наш мастер профессор Вайсфельд. И тут повторилась история, произошедшая со мной в 104-й школе. Мне поставили пятерку – единственной в группе.
Первая реакция коллектива – шок. Вторая – возмущение. Группа собралась в стаю и направилась к Вайсфельду. От имени всех выступала некая Ольга, интеллектуалка и правдолюбка. Она сказала:
– Как вы могли поставить Токаревой пятерку, когда известно, что за нее написал Богданов?
– А как это известно? – удивился Вайсфельд.
– Ну, как же… Вы что, не видите?
– А что я должен видеть? – не понял Вайсфельд.
– Богданов написал. Это же ясно.
– Вовсе не ясно. И вы не можете этого доказать.
Группа ушла, унося в душе благородный гнев.
С Богдановым была проведена беседа. Группа взяла с него слово, что он будет обходить меня стороной. Богданов пообещал, но обещание не выполнил. Он ничего не мог с собой поделать. Его накрыла первая любовь, и он был не в состоянии ее убить.
– Что я должен сделать, чтобы ты стала моей? – спрашивал он у меня.
– Стань знаменитым, как Юрий Казаков…
Это было время расцвета прекрасного прозаика Юрия Казакова. Его называли вторым Буниным.
– Стану, – обещал Юра и верил, что станет.
Однажды мы вместе поехали к Катерине Виноградской в Переделкино. Не доходя до ее дома, завернули в рощу. Остановились возле дерева.
Предстояло поцеловаться. До этого наши отношения были совершенно платонические. Юра просто провожал меня на троллейбусе от ВГИКа до улицы Горького. Ехать надо было почти час. И вот этот час дороги и был его счастьем и нашей совместной жизнью.
Мы стояли под деревом. Я ждала, что он проявит инициативу, притянет меня к себе и поцелует в конце концов. Но он этого не сделал. Робел. Не решался. Я была для него недосягаема, и если бы он дотронулся до меня, то упал бы в обморок.
Чистый, провинциальный, трогательный мальчик. Я не знаю: был ли он талантлив и смог бы он стать Юрием Казаковым? Кем бы он мог стать для меня? Только собакой, при этом дворнягой.
Ко второму курсу Юра это понял, и решил уйти из ВГИКа. Вернуться в Ростов.
Я его провожала.
Мы спустились в метро. Ждали поезда, куда он войдет.
Мне вдруг стало страшно. Я поняла, что он сейчас уедет – и в моей душе образуется глубокая расщелина. Моя душа треснет.
Кстати сказать, немой этюд я писала сама и ему помогала писать его этюд. Просто всем казалось, что он со своей биографией ближе к суровой прозе, чем я со своей. Что было в моем анамнезе? Музыкальное образование, веселый характер, здоровое легкомыслие. На мыслителя я никак не тянула, и предположить во мне талант и склонность к серьезным раздумьям – никому бы и в голову не пришло.
В глубине тоннеля появился поезд. Сейчас Юра сядет и уедет. Пусть провинциал, пусть пораженец… Но я столкнулась с большим чувством. А это многокаратная драгоценность, которую вряд ли Бог посылает два раза.
«Не думать, – сказала я себе. – Не думать».
Он вошел в вагон.
«Не думать», – повторяла я как мантру. Так, наверное, ведет себя самоубийца, который хочет выброситься из окна. Он говорит себе: «Не думать…» – и шагает в пропасть.
Больше я его не видела. Да и зачем?
Он мог бы найти меня и сказать:
– Я тебя любил…
– А я знаю, – ответила бы я. – Как ты поживаешь?
– Юрием Казаковым не стал. Работаю в журнале.
– А как твой дядя?
– Какой дядя?
– Который воровал. Он продолжает?
– Нет.
– Исправился?
– Просто постарел. Сноровка пропала. И суставы болят.
– А при чем тут суставы?
– Убегать.
Но он меня не нашел. И я его не нашла. Но я помню. Так запоминается хрустальная холодная вода из родника, от которой стынут зубы и поет все нутро.
На втором курсе я написала сюжет для «Фитиля». Короткая история о том, как молодой учитель целый день не врет, говорит только то, что думает.
В этом же месяце мне попался рассказ «Хочу быть честным». Его написал Владимир Войнович.
Я прочитала этот рассказ и застыла как соляной столб. Во мне что-то произошло, как будто меня подключили к космической розетке, пошел ток и проклюнулся писатель, который был запрятан глубоко в генах.
Я стала выяснять: кто этот Войнович? Узнала, что он будет выступать в Клубе железнодорожников, и отправилась на встречу. Мне хотелось просто на него посмотреть. Какой он? Как выглядят такие сверхчеловеки?
Сверхчеловек оказался маленького роста, волосы дыбом, дешевый кримпленовый костюм темно-коричневого цвета, большие торчащие глаза. В общем, похож на ежика, которого спугнули собаки, и он выскочил из норки на поляну. Володя Войнович был на пять лет старше меня. Всего пять лет, а он уже на вершине Олимпа, купается в славе.
В Клубе железнодорожников Войнович читал рассказ «Расстояние в полкилометра». Содержание этого рассказа – никчемная жизнь и никчемная смерть. Когда выступление окончилось, я протиснулась к Войновичу и сунула ему свои две страницы «Фитиля». При этом сказала:
– Меня тоже волнует похоронная тематика.
В дальнейшем он стал называть меня за глаза «Похоронная тематика».
Через несколько дней мы встретились. Войнович вернул мне мой «Фитиль» и сказал:
– Твоя сила в подробностях. Пиши подробно.
Я пришла домой и переписала сюжет подробно. Из двух страниц получилось сорок две. Войнович придумал мне название «День без вранья».
Рассказ ему понравился, и он отнес его в журнал «Новый мир» со своей рекомендацией. Я спросила:
– Ты почему отнес, хотел мне угодить?
Он ответил:
– Если бы я нашел этот рассказ на улице, я все равно бы его отнес в журнал.
Это был комплимент.
«Новый мир» отверг рассказ. Естественно, Твардовский в те времена предпочитал «деревенщиков», поскольку они отражали грубую реальность.
Я села на автобус и отвезла свой рассказ в журнал «Молодая гвардия». Почему именно туда? Потому что он был рядом с моим домом, три остановки на автобусе.
Я шла по коридору редакции и читала таблички на дверях: «Отдел поэзии», «Отдел прозы», «Отдел писем», «Зам. главного редактора». Против последней таблички я задержалась. И вошла.
За столом сидел Александр Евсеевич Рекемчук – умеренно толстый, рыжий, лысоватый, с веселыми глазами.
– Здрасьте, – поздоровалась я.
– Здрасьте. Вы кто?
– Я принесла свой рассказ. – Я положила рукопись на краешек стола.
– А вы откуда?
– С улицы.
– А кто вас прислал?
– Никто. Я сама пришла.
– Интересно. Если ко мне с улицы начнут все ходить, у меня не останется времени на мою работу. Есть же отдел прозы…
– Забрать? – спросила я и протянула руку к своему рассказу.
Рекемчука тронула моя покорность. Он окинул меня своими веселыми рыжими глазами: молодая, ясная, с деревянными бусами на шее, похожими на счеты.
Рекемчук приехал откуда-то с Севера. И ему тут же дали большую должность. Он не привык к номенклатурным должностям, был талантливый, яркий и буйный человек. Мог напиться, подраться и попасть в милицию. Среди номенклатуры таких не бывает. Они там все – человеки в футляре. Мне просто повезло, что я открыла именно эту дверь.