-- Штормит, брат!
-- Укачивает!
-- Вам нолито!
Они с трудом поднялись за стол, и выпили еще по одной. Усы рыжего уже еле висели, смешно подрагивая и топорщась. Но он все-таки сделал последнюю попытку. Жалобно так завыл, заголосил:
-- Кузьмич... ик... поцелуй Наташеньку! Наташенька, пожалей пострадавшего! Побили ироды Кузьмича! Ни за что, ни про что человека изуродовали!
Все помещение вдруг сузилось, скукожилось, потемнело интимно, но потом с правой стороны раздался хлесткий плотный удар. Словно плеть добрая вжарила! И стало совсем темно, предательски холодно.
-- Прусак, ты жив! Айда шататься!
-- Пойдем... Ик... Вон за ту извилину-загогулину!
-- Запевай! Ааа... Мои мысли -- мои скакуны!
-- Славно... ик... икры зажжут эту ночь!
И они потащились, хмельные, падая и спотыкаясь. Матерились, горланили песни невпопад. Друзья уже позабыли, о чем они разговаривали, ибо стало вокруг совсем хорошо да благостно, и наплевать на все стало, даже на дорогого любимого Кузьмича.
Сами того не заметили, как отовсюду, из каждой крохотной щелочки да дырочки, вода хлынула, и провалились собутыльники в ямы узкие, но глубокие, наполненные тягучей и склизкой массой.
-- Вам нолито! -- послышалось где-то далеко наверху. Только это оказалось абсолютно лишним. Раздался шум сильного ветра, засвистело, завьюжило, закуролесило; и вылетели друзья на траву зеленую, жалкие и беспомощные.
А Кузьмич еще раз жадно высморкался, растерся полотенцем после купания, потрогал подбитый глаз, горящую от оплеухи щеку, и налил себе рюмочку.
25.06.2016 г.