– Что он там ночью-то забыл? – пробормотал Хураб, нервно теребя нож на поясе.
– Откуда я знаю? – пренебрежительно пожала плечиком Лэйра. – Он же у нас со странностями. Пришёл с пира, завалился спать. Потом пришёл Лэкс.
– Знаю, – отмахнулся жених, пожирая глазами стройную фигурку невесты.
– Они долго говорили о семейных делах. Ох, – прикрыв ладошкой рот, зевнула Лэйра. – Потом, наконец-то ушли. А мы хотим спать, – оглянулась она на тахту.
Там Лэти изображала из себя насмерть утомлённую деву.
– Я только хотел спросить, – решился обозначить цель визита жених. – Ты готова ехать со мной в Хурабат?
– Вещи собраны, – чуть раздражённо нахмурилась Лэйра. – С утра у нас с Лэти прогулка. А потом мы готовы отправляться в путь.
– Зачем вам прогулка? – нахмурился Хураб. – И так в дороге будем несколько дней.
– Мы так привыкли, – ответно нахмурилась прекрасная каштария. – К тому же, раньше обеда никто из вас не будет готов, – многозначительно оглядела она подвыпившего визитёра.
Хураб развёл руками и признал:
– Я сегодня пировал с твоими родичами.
– Тогда тебе пора отдохнуть, – холодно заметила Лэйра. – Спокойного тебе сна.
Тут она, видимо, начала трюкачить с его мозгами. Потому что жених поклонился и без возражений убрался из покоев. Лэйра неторопливо прикрыла за ним дверь: так, чтобы не наподдать ею по уходящему следом Дону. И успеть махнуть рукой Паксае, которая выскользнула сразу за докучливым женихом. Шпионки каштартана Нуобата склонились, провожая каштартана Хурабата, который в одиночку брёл по коридору, что-то невнятно бормоча.
Дон и Паксая осторожно обогнали его – слух воина вполне способен уловить странные звуки невидимых шагов. Даже в мягких сапогах, даже в таком сомнительном состоянии. А тратить лишние силы на отключение его слуха не хотелось – нужно было поторапливаться.
– Двинули? – подмигнул Дон сестрице и отодрал от стены потайную дверку.
В этом каменном сарае – на самом отшибе крепости – был отличный подпол, куда из города вёл подземный лаз. Обнаружив по приезду столь перспективное местечко, гады свили здесь своё подполье. Дон даже не нуждался в подсветке – он изучил этот лаз вдоль и поперёк. О его сексуальных художествах в спальнях горожанок знали только свои, ибо туда вёл именно этот путь. В городе ходили легенды о ловком Дон Жуане, являющемся невесть откуда и пропадающем с глаз на ровном месте. На него устраивались облавы, ибо жаловаться каштартану на фантом бесперспективно. Но все облавные мероприятия закончились ничем.
Дон вскинул припрятанный в лазе рюкзак, сшитый девчонками – продукция местных кожевенников не выдерживала никакой критики. Он пропустил вперёд Паксаю и в последний раз задраил за собой люк оставленного навсегда корабля. Затем взял сестрицу за руку и осторожно потащил за собой – для неё это был почти неизведанный путь.
Пробираясь по узкому лазу, размышлял о Хурабе. Как не прискорбно, парень втрескался в Лэйру по уши. Дон сочувствовал его грядущей потере. Но утешал свою совесть тем, что эта потеря однозначно во благо влюблённому. Коснись его выбор: тащить гадину к алтарю или на костёр – он бы выбрал костёр. Бес его знает, как каштар Лэрин мог уживаться с щупом? И ему очень повезло с преждевременной кончиной супруги. Не успела та за пятилетку замужества начудить. А проживи она чуть дольше, обязательно бы подставилась сама и подставила заслуженного мужа.
Ну, не могут гадины себя контролировать всегда и во всём! Слишком опасно постоянно знать о чувствах окружающих и делать вид, что ничего не знаешь. А они ещё и бабы. У этих собственные-то эмоции периодически зашкаливают. А когда ещё и чужие на башку сыплются, провал гарантирован – если долго торчать на одном месте. Дон даже подозревал, что мать сестричек не собиралась прожить с мужем долгую счастливую жизнь. Заполучила наследниц, чуток подняла под защитой мужа и айда.
Он много лет вёл сравнительный анализ между Лэйрой и Паксаей: в смысле душевного развития подростка женского пола. У сестрицы всё протекало нормально: кто-то нравится, кто-то не нравится. Кем-то она могла ненадолго увлечься, кого-то дико не переваривала. Короче, всё, как у всех. Для гадины окружающие чётко и безапелляционно делились на своих и чужих. Свои – это объекты её системы: однозначно замечательные, не подлежащие критике, не ставящиеся под сомнение. И всегда рядом – любой ценой, которую она, не задумываясь, заплатит. Все остальные просто люди: безликие, вызывающие интерес только с точки зрения мотиваций по отношению к её системе.