Паксая ждала их у конспиративного дуба. Валялась в густой траве и мурлыкала под нос привязавшуюся с утра ёлочку, что родилась и росла в лесу. Лэйра отвела от лица ветку, под которую нырнула голова Саи, и подколола подругу:
– Всё дрыхнешь?
– Всё зубоскалишь? – насмешливо огрызнулся та и скомандовала: – Давай, шевелись, медуза лупоглазая! Чего расселась? Служанок ждёшь?
Пикируясь да изощряясь в эпитетах, они в темпе занялись делом. Каждый своим. Дон, к примеру, перекраской лошадей каштартана – те были слишком приметны и знакомы тут любой собаке. Опрыскиватель для садовых деревьев он стырил ещё пару лет назад – тот был невелик и отменно удобен. Рецепт безопасной для шкуры краски купил в прошлом году у пленного степняка.
Сая брюзжала и крутилась на месте. Пыталась спрятать любимые серые бока от неприятно холодной струи, пачкавшей шкуру. Дон с видом заправского маляра превращал её в пегую уродину. Его украденный у воров жеребец – заранее изгвазданный да изуродованный колтуном – злорадно наблюдал за мучениями соплеменницы. Паксая собирала её длинную шелковистую гриву в пучки – сооружала из них комки, которые пошли на строительство колтуна. Примерно так и должна выглядеть средней руки степнячка, попавшая в не слишком добросовестные руки.
Закончив безобразничать, Дон двинул на разведку, прихватив чужого коня. Выведя его на тракт, он шуганул беднягу в сторону города: животина умная, сама доберётся до дома. Девчонки, тем временем, перевоплощались. Скинули шикарные расшитые жилетки и вывернули их наизнанку – получили качественное убожество со следами штопки. Избавились от дорогих рубах и от таких же штанов с сапогами. Через несколько минут прекрасные дворянки из-под дуба исчезли. Паксая нарочито презрительно хмыкнула, оглядев непонятные бесполые существа в грязно-серо-коричнево-говнистой латаной одёжке. Замызганные длинные жилеты и раздолбанные сапоги ещё того краше.
Внешний вид самой Паксаи был не менее плачевным, но как-то её не портил. Про ослепительную красавицу – дочь легендарного Лэрина из рода Лээт – всякие брехуны уже лет пять слагали тупые нудные баллады. А вот обаяние Паксаи – без всяких помпезных врак – превращало даже самых суровых мужчин в блеющих добряков. При этом она обладала исключительно здравым умом, не страдала склонностью к фантазиям и была самым полезным, надежным другом. Сеструху портило лишь занудство, которое она сама обзывала практичностью.
Прошло восемь лет с того дня, когда Дон впервые увидал девчонок в новой шкуре. Они выросли. А ослепительная внешность Лэйры, как не трогала его в детстве, так и сейчас не вызывала никаких эмоций кроме досады: слишком приметна. Та же чертовщина и с Лэти, которая ни в чём не уступала старшей сестре, кроме возраста. В Паксаю же он точно мог бы влюбиться… Если бы мог. Его пресловутый кобеляж был не только результатом стреножившего его повторного детства. Попутно Дон испытывал психику манипулятора: страстно мечтал обнаружить в нём торжество человека над машиной.
Но мутант, в которого он переселился, человеком не был. И с каждым годом это становилось всё очевидней. Он умел и любил любить своих девчонок. А вот страстные порывы безжалостно гасились в нём бдительным «барбосом». Надежда победить блок внутренней защиты манипулятора таяла с каждым годом. Но с тем же каждым годом Дон всё больше привыкал к бездушной машине внутри себя. Она делала его сильным без каких-то дополнительных волевых усилий с его стороны. Она защищала его лучше, чем это бы сделал целый отряд охраны. Она, в конце концов, гарантировала его выживание и выживание девчонок: подруг, объектов его системы и землячек с далёкой родины.
Вскоре четвёрка всадников вылезла на полузаросшую дорогу, уходящую от тракта на северо-запад. Дон почувствовал себя римским гладиатором, получившим меч свободы рудис из рук самого Бога. Они начали осуществлять долгожданный план по изоляции своего гадства от общества, у которого на него аллергия. Ощущение освобождения чуток пьянило. Свобода не всегда понятна, но порождает ядрёное желание жить на полную катушку. А не прыгать зайцем по минному полю, чем они занимались тут целую прорву лет. Мысли о предстоящем на глазах сминали прожитое в комок грязи, вылетевший из-под копыта коня и оставшийся далеко позади.