Файзула направил на него карабин.
— Не смей! — крикнул я.
— Это ты мне? — удивился Файзула.
— Тебе! — Генка скользнул по фрицу равнодушным взглядом, и я понял: он поддержал меня просто так — лишь бы Файзуле досадить.
— Дурачье! — сказал Файзула. — Нашли кого жалеть.
— Это же раненый! — возмутился я.
— Фашист! — возразил Файзула. — Спроси у него, сколько наших он ухлопал?
— Все равно — раненый, — повторил я.
— Черт с ним, — сказал Файзула. — Пусть живет.
Над головами прошелестело. Зыбкий настил на потолке качнулся, и несколько пуль впились в пол около моих ног. Я не успел сообразить, а Файзула схватил трофейный автомат и разрядил всю обойму в потолок.
— А ты жалеешь их! — хрипло произнес он, опустив автомат.
Я постарался ожесточиться, но не смог.
— Магарыч с тебя, — сказал Генка.
— Ладно. После войны в гости приезжай!
В комнату вбежал, тяжело дыша, Ярчук. В одной руке он сжимал трофейный «вальтер», другая — с темным пятном крови на рукаве — болталась вдоль туловища.
— Живы?
Ярчук посмотрел на убитых.
— Ты?
— А кто их знает, — ответил Генка. — Все стреляли сюда.
Я показал рукой на потолок:
— Там один засел. Касимов его только сейчас шлепнул.
Подтянувшись на руках, Файзула вскарабкался с ловкостью обезьяны наверх и, повозившись там несколько минут, сбросил хорошо кормленного фрица с Железным крестом на мундире.
— Матерый! — сказал Ярчук и покачнулся.
Я бросился к нему.
— Спокойно. — Ярчук привалился к стене, скрипнул зубами.
— Санинструктор! Людка, мать твою перемать! — завопил я, потому что понял — Ярчуку плохо: его лицо посерело, нос заострился, глаза подернулись пленкой.
Генка с недовольным видом посмотрел на меня, а Ярчук сказал:
— Не паникуй! Нашей Людке работы сейчас хватает.
Держался Ярчук, видать, на одном самолюбии. Покусав губы, сказал:
— Обживайте флигелек и «МГ» приготовьте. — Он кивнул на немецкий пулемет. — Сейчас они полезут. А я — в санроту.
— Доберешься один? — спросил Файзула.
— Доберусь. Рана — пустячок, — говорил Ярчук медленно, слизывая кончиком языка капельки пота над губой.
С тех пор я больше не видел его. Наверное, рана оказалась тяжелой и его отправили в медсанбат, а может, в госпиталь.
27
Вопреки предсказанию Ярчука, немцы не сунулись. Они попытались отбить флигель на следующий день, вскоре после того как к нам прислали нового взводного — младшего лейтенанта Родина, очень интеллигентного человека в очках. Он обращался к нам на «вы», приказания отдавал ровным, хорошо поставленным голосом. Родин совсем не походил на лейтенанта Сорокина, которого мы часто вспоминали, и мы не очень горевали, когда младшего лейтенанта ранило и он, опираясь на Людкино плечо, покинул взвод.
— Лучше Сорокина взводных не будет, — сказал Божко, и мы согласились с ним.
После боя Генка сказал:
— Сегодня больше не попрет.
— Факт, — согласился Файзула.
Мы выставили боевое охранение и стали обедать, чем бог послал. А послал он на этот раз только сухари — по штуке на брата.
Много разных вкусных блюд попробовал я до войны. Сытно и вкусно кормили нас в госпитале. Тамошний повар — так утверждал Ячко — до войны работал в ресторане. Но слаще солдатских сухарей я ничего не ел. Ни до, ни после войны. Солдатские ржаные сухари ничего общего не имеют с теми, которые продаются сейчас в булочных и называются — сливочными, ванильными, с орешками. У солдатских сухарей был особый, ни с чем не сравнимый вкус. А как они пахли, эти сухари! Понюхаешь — слюнки бегут. Как их делали, не знаю. Но, видно, делали их по какому-то особому рецепту. Были они огромные — из буханки получалось, может, десять, может, двенадцать сухарей — и очень сытные. Мы грызли их просто так, намазывали на них тушёнку, лопали с ними суп, распаривали сухари в кипятке. Горячая, обжигающая губы вода становилась пахучей и вкусной. А распаренный сухарь? Это же было объедение! Набухший, он был мягче только что вынутого из печи хлеба. Хотите верьте, хотите нет, но тот, кто не отведал солдатских сухарей, многое потерял…
…Генка вздохнул, понюхал сухарь.
— Не густо.
Я вспомнил свои мечты о фронтовых харчах и усмехнулся.