— О чем задумался? — спросила Зоя.
— Тебе этого не понять! — резко сказал я и почему-то решил, что сейчас у меня разболится голова и начнут дрожать пальцы.
Зоя вздохнула:
— Отвыкли мы друг от друга.
«Отвыкли?» — Я хотел возмутиться, но вспомнил последнюю встречу с Зоей — эта встреча ничего не оставила в сердце, вспомнил, что, думая о ней, я тут же переключал мысли на Зину, вспомнил переписку с Капой и решил, что Зоя, должно быть, права.
— Как же теперь? — Я попытался улыбнуться, но не смог.
— Никак.
— У тебя, наверное, есть кто-нибудь?
— Не надо об этом, — мягко сказала Зоя.
«Значит, есть», — решил я.
— Выходит, разойдемся, как в море корабли?
— Зачем же? Останемся добрыми друзьями.
— Друзьями? — Я фыркнул. — Кому это нужно!
— Как хочешь. — Она снова вздохнула.
Я не ощущал ни сердечной боли, ни душевных мук — только досаду. Мое самолюбие было уязвлено, и это мешало мне понять Зою.
— Два года назад, — нарушила она молчание, — мы думали, что дружба и любовь одно и то же.
Зоя, видимо, уже узнала, что такое настоящая любовь, и я позавидовал ей. Я уважал Лешку, восхищался его «подвигами» на амурном фронте, но сам поступать так не хотел.
— Не обижайся на меня, Жора, — ласково сказала Зоя. — В жизни еще хуже бывает.
Что я мог возразить ей? Что?
— Заходи в гости, — пригласила Зоя. — Ведь недаром говорится: старый друг лучше новых двух.
И она ушла.
— Чего так скоро? — спросила мать, когда я вернулся. Я промолчал.
— Поссорились? — стала допытываться мать.
Я подошел к ней, поцеловал ее в щеку.
— Мамочка! Как хорошо, что война кончилась и что я домой вернулся.
— Значит, Зоя тебе рассказала?
— Что рассказала?
Мать замялась.
— Ну-у… что она с другим встречается.
— А ты знала об этом?
— Знала.
— Почему же не написала мне?
— Зоя просила не огорчать тебя.
Мне снова стало горько и обидно. Я по-своему был привязан к Зое, по-своему продолжал любить ее. Внутренне я понимал, что моя любовь — мираж, самообман, но тяжело было остаться, как говорится, на бобах, тяжело было сознавать, что теперь у меня нет девушки, что теперь даже в кино не с кем сходить. Захотелось потолковать с кем-нибудь по душам. Я мог бы выложить все матери, но подумал: «Она будет утешать, сочувствовать». А мне хотелось просто потолковать. Я вспомнил Кольку Петрова. Сейчас самое время навестить его.
— У тебя есть водка? — обратился я к матери.
— Есть.
— Можно взять ее?
— Зачем?
— К приятелю схожу — вместе служили, сто лет не виделись.
— Возьми. Только прежде ответь мне, сын, ты… — мать запнулась, — …не пристрастился к вину?
— Не беспокойся! — воскликнул я. — Водка мне не нравится.
Я не солгал. Водка мне действительно не нравилась. Сто граммов «наркомовских» я выпивал, как касторку, зажмурившись. Файзула и Волчанский смеялись надо мной, предлагали в обмен сахар. Но я не хотел отличаться от других, храбро выпивал свою порцию.
— Тогда зачем же тебе водка? — спросила мать.
— Встречу вспрыснуть надо, — объяснил я.
— Понятно. — Мать кивнула. — Поздно придешь?
— Наверное.
Мать снова кивнула.
— Это я просто так поинтересовалась. Я сейчас на дежурство ухожу.
— Опять на дежурство?
— Опять. Но сейчас я реже дежурю — врачи вернулись с фронта и легче стало.
31
Было тепло и душно. Воздух казался вязким, густым. На лавочке, скрестив на набалдашнике руки, сидел Коленька. Стало жалко дурачка, слабого, беззащитного. Я вернулся, отломил от буханки здоровенный кусок, молча протянул его Коленьке.
— Что, что? — заволновался дурачок. Надкусил хлеб и спросил с набитым ртом: — Кто принес?