В Шило жила несчастная, слабоумная девочка - позднее мы узнали, что звали ее Мирьям, - приблудная сиротка из Иерусалима. Ее из милости приютили в деревне, но мало кто заботился о ней. Когда мы вошли в деревню, наемники забавлялись ею, не стесняясь окружающих, и громко при этом гоготали, отпуская соленые шуточки на грубом и искаженном арамейском наречии, на котором обычно говорят наемники в македонских войсках.
Мы приблизились к постоялому двору и остановились - двадцать евреев, высоких и мрачных, покрытых дорожной пылью, закутанных в плащи, во главе с тощим, с лицом ястреба, седобородым стариком, в чьем спокойствии таилась угроза. Эту угрозу наемники не могли не почувствовать, как они наверняка должны были заметить внезапную перемену в деревне, которая сразу как-то притихла, насторожилась и почти обезлюдела.
- А ну, катись отсюда, старый хрыч! - крикнул один из наемников, и все расхохотались. Но хохот у них был какой-то натужный, а Мирьям села и заревела. Из дома суетливо выскочил хозяин постоялого
двора - толстый, гладко выбритый, но, судя по говору, еврей.
- Что тут такое? - спросил он. - Я не желаю скандалов. Нищим мы не подаем.
- Разве мы похожи на нищих? - мягко спросил адон. - Кто ты такой, что называешь нас нищими? Если мы пришли из пустыни и нас мучит жажда, неужели здесь для нас не найдется кружки вина?
Пока мой отец говорил, командир наемников подошел к дому и остановился на пороге, потягивая вино и с наслаждением предвкушая схватку между нами и хозяином постоялого двора.
- Вы видите, мой дом занят, - сказал хозяин, но уже не столь уверенным голосом, подозрительно и с опаской оглядывая нас.
- Разве такие слова говорил наш благословенный праотец Авраам, когда к его шатру явились три незнакомых мужа? - продолжал адон еще более мягко и учтиво. - Разве не принес он им свежей воды, чтобы омыли они ноги? А разве жена его Сарра не приготовила им пищу, чтобы они насытились? А ворота твоего двора закрыты для сынов твоего народа если есть еще у тебя народ, - но они широко распахнуты для грязных тварей, которые убивают за деньги.
Наемники и их начальник едва ли что-нибудь поняли из того, что сказал адон, ибо он говорил не по-арамейски, а на иврите, однако хозяин гостиницы побледнел, как полотно. Весь дрожа и заикаясь, он спросил:
- Кто ты, старик?
- Это адон Мататьягу, - взвизгнула Мирьям. Отец и мы все сразу же сбросили плащи и схватились за мечи - кроме Ионатана, который во мгновение ока натянул свой лук; командир наемников с криком рванулся было вперед, но крик его захлебнулся в крови, когда стрела, пущенная Ионатаном, вонзилась ему в горло.
Хозяин гостиницы скрылся в доме. Полупьяные наемники, пораженные неожиданным появлением двадцати вооруженных людей во главе с яростным стариком, не успели подняться - мы всех перебили на месте без жалости и сострадания. Зрелище было страшное и жестокое, но не те это были люди, которых можно взять в плен, с которыми можно вести переговоры, которых можно тронуть, уговорить - нет, это были наемники.
Когда все было кончено, осталось лишь двое рабов, которые прижались друг к другу и выли от страха. Мирьям подползла к отцу и обняла его ноги. Он постоял немного без движения, держа в руке окровавленный меч, затем бросил его, поднял девочку, поцеловал ее и спросил:
- Как тебя зовут, дитя мое?
- Мирьям.
- Кто твой отец? Кто твоя мать?
- Я не знаю, - всхлипнула она.
- И сколько тут таких, как ты! - вздохнул старик. - Ты знаешь, где находится земля Офраим? Она кивнула.
- Так умойся и иди туда, - и какого там ни встретишь еврея, попроси его привести тебя туда, где живет Мататьягу, и если он спросит тебя, кто твой отец, скажи ему, что твой отец - Мататьягу.
- Мне страшно... Мне страшно.
- Иди, - сказал он сурово. - Иди и не озирайся назад.
Затем он обернулся к нам:
- Приведите мне хозяина!
Жители Шило стали выходить из домов. Сначала - Дети, за ними потянулись взрослые, и вскоре нас окружили напуганные жители; они молча смотрели на нас и на трупы наемников. Эльазар и Рувим вошли в дом; слышно было, как они прошли по комнатам, а потом они появились, таща за собою хозяина - он был ни жив ни мертв от страха, вопил и стонал. Эльазар и Рувим швырнули его на землю, и он пополз на животе к адону и стал лобызать ремешки его сандалий.
- Перестань! - проревел отец. - Ты кто - еврей, или грек, или ты животное, чтобы ползать на брюхе? А ну, вставай!
Но хозяин так и остался лежать на земле; он стонал и перекатывался с боку на бок своей жирной тушей. Отец пнул его ногой, отошел и обратился к толпе:
- Поглядите на него! Я мог бы его убить, но пусть он живет и помнит, как он ползал на брюхе, и расскажите об этом людям по всей земле, чтобы жизнь стала для него адом и чтобы он не мог взглянуть людям в глаза от стыда. Наших людей пытают и убивают, вся страна стонет, а эта мразь валяется на брюхе, рожей в грязи. Он храбрец, когда за его спиной стоит вооруженный насильник, так же, как и вы все, жалкие, мерзкие людишки! Да падет на вас проклятие Господне!
Женщины начали всхлипывать; там и сям послышались возгласы:
- Нет! Нет!
И люди прикрыли лица плащами.
- Вам стыдно взглянуть мне в глаза! - закричал адон. - Неужели я страшнее, чем наемники?
Какой-то старик протолкался сквозь толпу и подошел к адону.
- Возьми назад свое проклятие, Мататьягу бен Иоханан бен Шимъон! Чем мы заслужили твое проклятие?
- Тем, что вы стали на колени, - холодно ответил адон.
- Разве ты забыл меня, Мататьягу? - спросил старик. - Разве ты забыл Яакова бен Гершона?
- Я помню тебя, - ответил отец.
-Я не стал на колени, Мататьягу. Девятнадцать человек убили они здесь, в Шило, и четверо из этих девятнадцати были только что обрезанные младенцы, все это для того, чтобы мы приняли греческие обычаи и перестали обрезывать своих детей, - и тогда мы примирились с ними. Возьми назад свое проклятие.
- Что удерживает тебя здесь, старик? Или жизнь так прекрасна? Мне уже за шестьдесят, как и тебе. Что удерживает тебя здесь?
- Куда мне идти, Мататьягу? Куда нам идти?
- Идите в землю Офраим, - ответил отец с горечью и непреклонностью в голосе. - Идите в пустынную, дикую землю, где мы живем в шалашах, как жили когда-то наши праотцы, и где мы накопляем силы для борьбы. И не преклоняйте колени ни перед кем, даже перед Господом Богом нашим, ибо он не требует этого.
И, отстранив Яакова, адон прошел к алтарю, опрокинул его и пошел прочь из Шило. Мы молча двинулись за ним, лишь Иегуда прошептал мне на ухо:
- В нем пылает пламя. О, если б он был молод, Шимъон, если бы он был молод!
- Он молод, - отрезал я. - Он молод, и он не нуждается в том, чтобы его называли Маккавеем.
- Что ты имеешь в виду?
- Разве не ясно, что я имею в виду? - пробормотал я.
Он схватил меня за плащ и спросил жалобно:
- И ты тоже, Шимъон... Во имя Бога, что я тебе сделал, почему ты так ненавидишь меня?
- Ничего.
- И ты ненавидишь меня из-за ничего?
- Ничего, - повторил я. - Ничего. Пошли! Старик не будет нас ждать.
Мы вышли на дорогу, пересекли долину и пошли вверх по склону холма. Уже вечерело, когда мы поднялись на вершину утеса, откуда нам открылся широкий обзор на много миль вокруг. Там мы устроили привал, поели хлеба и запили его вином, а затем, завернувшись в плащи, улеглись спать вокруг тлеющего костра. Спустилась ночь, но мне никак не спалось, я все вспоминал и вспоминал события этого дня - короткую кровавую резню возле постоялого двора и суровость адона, и еще вспоминал я о том, что было раньше: вспоминал наше счастливое детство в Модиине, вспоминал Рут и ее любовь ко мне и мою любовь к ней, - теперь эти воспоминания уже поблекли, так коротка и непознана была нами жизнь наша.