Я выхватил нож и одной рукой схватил Иегуду за горло, - а он все не двигался и холодно смотрел на меня. Я отшвырнул нож и закрыл лицо руками.
- Отчего же ты не убил меня? - спросил Иегуда. - Ради этой чертовой, черной ненависти, которая все еще гложет тебя!
- Оставь меня!
- Я не оставлю тебя, Шимъон. Где твои люди?
- Где Эльазар?
- Он умер, - ровным голосом сказал Иегуда. - Он был сильный человек, но ты сильнее его, Шимъон бен Мататьягу. Только сердце у тебя не такое, как у него. Для победы - да, для победы ты годишься, но да хранит Бог Израиль, если ему придется полагаться на тебя в час поражения!
- Замолчи!
- Почему? Или правда колет глаза? Где был меч Шимъона, когда погиб Эльазар? Где он был?
Мы долго стояли молча, и наконец я спросил:
- Что я должен делать?
- Собери свой отряд, - бесстрашно сказал Иегуда. - Эльазар мертв; это наше горе. Но враг не горюет. Собери свой отряд, Шимъон.
А на рассвете мы сидели вокруг костра, Иегуда по одну сторону от меня, Рувим - по другую, а вокруг нас лежали люди - кто спал, кто уже проснулся и думал о том, что произошло. И Рувим рыдал, как ребенок, и говорил:
- Вам он был братом, а мне - сыном. И я предал его, я бежал, а он остался до конца. Я повернулся к ним спиной, а он - лицом. И почему я сейчас живу, а он лежит там, в долине, мертвый?
- Успокойся, - сказал я Рувиму. - Замолчи, ради Бога!
Я чувствовал, что если и дальше я буду слушать Рувима, я с ума сойду.
Но Иегуда, мой несравненный брат Иегуда, сказал мягко и с теплотой в голосе:
- Пусть он выплачется, Шимъон, - пусть он выплачется, иначе горе разрастется в нем, как опухоль, и погубит его.
- Я научил его кузнечному делу, - причитал Рувим. - Я научил его тайнам железа, я открыл ему дедовские секреты; и он пылал, как раскаленное железо, когда оно голубеет от жара. Бог не дал мне сына, но он дал мне Эльазара, а я предал его, я убил его. Да отсохнут и отвалятся мои руки! Да обратится мое сердце в свинец! Да буду я проклят отныне и вовеки веков!
Он закрыл лицо плащом и раскачивался взад и вперед, плача и причитая...
Это было начало конца. Конец был отсрочен, но в некотором смысле это было начало конца всех моих прославленных братьев, сыновей Мататьягу, которые для Израиля были подобны древним героям. В первый раз мы не смогли встретить врага и сразиться с ним. В былые времена Иегуда с пятью сотнями бойцов встретился бы с врагом лицом к лицу; его бы не страшило, что враг превосходит его числом, и он бы разбил врага, и обратил бы в бегство, и превратил бы каждую долину в кромешный ад и каждый перевал - в кровавую бойню. Но наши люди не отважатся теперь выйти против слонов, и нам ничего не оставалось, как вернуться в Иерусалим к нашим братьям под защиту стен, которые были воздвигнуты по указанию Иегуды вокруг Храмовой горы.
Со смертью Эльазара что-то случилось с Иегудой, как будто внутри у него что-то сломалось. И когда я сказал ему:
- Разве сидеть за стенами означает драться? Он ответил:
- Там мои братья.
- И мы будем там; а Лисию трудно будет найти нас?
- А что, сражаться дальше, что ли? - с безнадежностью в голосе спросил Иегуда. - Народ живет теперь в своих селениях. И я должен приказать им сжечь свои дома и снова идти в Офраим? Разве они послушаются меня теперь?
- Ты Маккавей, - сказал я ему. - Иегуда, брат мой, Иегуда, помни это. Ты Маккавей, и люди послушаются тебя.
Иегуда долго молчал, а затем покачал головой.
- Нет, Шимъон, нет. Я не такой, как ты, а ты - как наш отец, адон. Но я не такой, как он, и не такой, как ты.
И я пойду в Иерусалим к братьям. Если хочешь опять вести войну из Офраима, возьми людей, а я один пойду в Иерусалим и буду сражаться там вместе с братьями.
- Ты Маккавей, - сказал я. И на следующий день мы вернулись к Храму и рассказали Иоханану и Ионатану, что Эльазар погиб.
Иегуда созвал совет, и пришел Рагеш, и Шмуэль бен Зевулон, и Эпох бен Шмуэль из Александрии, и еще двадцать других адонов и старцев - некоторые из них сидели еще на нашем первом месте. Когда все собрались, слоновое войско Лисия тем временем уже вступало в город. Мы собрали этих согбенных, мрачных стариков, и Иегуда коротко рассказал им о нашем поражении.
- Так это случилось, - закончил он. - Мой брат Эльазар мертв, и многие другие евреи тоже, и я вернулся, чтобы защищать Храм. Стены Храма прочны, и если такова будет ваша воля, я готов здесь умереть. Или же я снова уйду в Офраим, чтобы воевать так, как мы воевали раньше. Я не думаю, что слоны непобедимы. Мой брат Эльазар убил одного ударом молота. Слоны - это животные, которых создал Бог и их может убить человек. Нам нужно лишь научиться, как это делать.
Он замолчал. А снаружи доносились выкрики наемников на улицах города. Но город был разрушен и пуст. И что еще можно было сделать с ним, если он и без того был гробницей?
- Что думает Шимъон? - спросил Шмуэль бен
Зевулон.
Я с любопытством посмотрел на этого гордого, сурового южанина.
- Ты спрашиваешь сыча Мататьягу? - спросил я.
- Я спрашиваю тебя, Шимъон.
- Я не Маккавей, - сказал я. - Я не адон, не рабби. - Шимъон, ничтожнейший из сыновей Мататьягу. Я был судьею в Офраиме. Но здесь не дикие горы - здесь Иерусалим.
- Так что же ты будешь делать? - сухо спросил Рагеш.
- Я последую за братом моим Иегудой.
Рагеш пожал плечами.
- И будет война, и еще раз война, и так без конца.
- Я не знал ничего, кроме войны, - сказал я. - Но я не стал на колени.
- Ты горд, - сказал Рагеш. - Или ты ставишь себя выше Израиля ?
Но тут вмешался Ионатан - он отвечал сердито, со скрытой яростью:
- Разве брат мой Эльазар ставил себя выше Израиля? Или мой отец? Разве мы ходим, разряженные в шелка, увешанные золотом и драгоценностями?
Иегуда схватил его за руку. Юноша стоял, дрожал, и по щекам его катились слезы.
- Итак, мальчишка меня поучает, - сказал Рагеш.
- Это я мальчишка? - закричал Ионатан. - Когда мне было четырнадцать лет, я держал в руках лук, а когда мне было пятнадцать, я впервые убил человека. Знаешь ли ты это, старик?
- Хватит! - прорычал Рагеш.
- Хватит, - сказал Иегуда. - Успокойся, Ионатан, успокойся.
И тогда поднялся Энох из Александрии - седобородый, величественный старец семидесяти лет, высокого роста, с добрыми, умными глазами.
Это был один из старых каханов, пришедших из Египта, чтобы провести остаток дней своих при Храме. И он простер руки, прося тишины.
- Да будет так! Мир вам! Я стар, о Иегуда Маккавей, и я преклоняюсь перед тобою, ибо нет человека в Израиле, равного тебе. Две вещи хотел я увидеть перед своей кончиной: святой Храм и лицо Маккавея. Я увидел и то и другое, и ни то, ни другое не разочаровало меня. Но я еврей...
Он помолчал и вздохнул.
- Я еврей, сын мой, и пути наши несходны с путями нохри. Будем ли мы без конца убивать? Не станем ли мы тогда народом смерти вместо того, чтобы быть народом жизни? Когда я проходил по деревням, я видел мирных людей, они отстраивали свои дома, и на виноградных лозах наливались соком спелые гроздья. Чего Бог требует от человека, как не того, чтобы он жил в мире и соблюдал священный Завет?
Гордость не вечна, говорю я тебе. Мы достаточно уже доказали грекам, что еврей - это не робкое, безответное создание, с которым можно делать все, что угодно. А теперь в Антиохии наши недруги в жажде власти вцепились друг другу в горло. Я знаю это, мой сын, я долго жил на земле и многое видел, и мне ведомы обычаи царей и их царедворцев. Этот Лисий заключит с нами мир, если мы придем к нему не с ожесточенным сердцем, а с вкрадчивым словом.
Он гораздо охотнее будет домогаться власти у себя в Антиохии и в Дамаске, нежели здесь, в Иерусалиме. И если он спросит, чего мы хотим, мы попросим лишь мира и права жить по-своему, соблюдать наш собственный Закон и наш собственный договор с нашим собственным Богом. Поверь, сын мой, это лучший путь. Мы не отвергаем тебя. Напротив: мы предлагаем тебе высшую почесть в Израиле - сан первосвященника Храма.