На фотопленке вижу детство…
….
Я фотопленкой пойман в детстве…
….
Я пойман объективом в детстве…
Все, первая строчка готова. Недолгая пауза – и снова бесчисленные повторы-проговоры, строчка за строчкой, строфа за строфой… И появляется стихотворение:
Я пойман объективом в детстве,
В минувшем времени стою, -
Такой, что даже, приглядевшись,
В себе – себя не узнаю.
Любительский обычный снимок,
Жизнь, пожелтевшая с краев…
Годами детскими своими
Впечатан крепко я в нее!
Теперь припомни-ка, попробуй,
Что думать мог он о себе,
Тот мальчик, вскинув подбородок,
В нарядной уличной толпе?..
Кто знал, что пройдет всего 16 лет, и мне придется редактировать это стихотворение для посмертного Витиного сборника – "На краю причала"? Он выйдет в Сахалинском книжном издательстве в 93 году, незадолго до моего отъезда на материк. А тогда, в 77-м, мысли о смерти были так далеки, что не воспринимались всерьез. Вите было всего 26, мне – 24, и… о чем разговор?
Ах, да, о поэзии…
(Через много лет я чудом верну, казалось, давно утраченный сборник "На краю причала" – и размещу его в интернете. Желающие могут найти эту книгу на Lib.rus.ec – Примеч. 2012 г.)
– Между прочим, вами в Тюмени интересовались, – сказал как-то Бубнов нам с Витей, вернувшись из областного центра. – На партконференции подошел ко мне Лагунов (4) из Союза писателей, спросил, есть ли у нас в районе поэты и прозаики. Я назвал вас. Так что готовьтесь.
– К чему? – спросил Витя.
– К совещанию молодых писателей. Будете представлять Ярковский район, в парткоме в курсе дела, – отвечал Бубнов. – Только имейте в виду: если в загон по два-три материала не оставите, в Тюмень вас не отпущу!
Напомнил, что месяц кончается, а строчек у нас как всегда не густо, и ушел читать передовую статью под названием "В едином порыве".
А мы с Витей отобрали штук по пятнадцать стихотворений и отправили их в Тюмень. И уже недели через две получили официальные приглашения "принять участие в работе областного совещания молодых писателей Тюменской области".
Не знаю как там насчет надоев и привесов, а вот что касается молодой писательской поросли, то Ярковский район оказался в тот год на высоте: прислал на совещание сразу двух поэтов. Пока разместились в гостинице, выпили-закусили, то да се, считай, день прошел. Зато на следующее утро нас, молодых и талантливых, старшие братья-поэты взяли в оборот. И поделом: а нечего на совещания ездить!
Поэтический семинар вели А.Г. Гольд (5) и Н.В. Денисов. Они прекрасно дополняли друг друга. Цепкий на слово, Гольд безошибочно выхватывал из стихотворения самую лучшую строчку, громко прочитывал ее и говорил автору примерно следующее:
– Ведь можете же писать, верно? Так почему же вы только одну хорошую строчку нам даете? А остальные где? В черновиках остались?
После чего автору оставалось лишь клятвенно пообещать работать над собой, или же выйти в коридор и застрелиться. Стрельбы, правда, не было, а вот двум участникам семинара пришлось-таки выйти за дверь и назад уже не вернуться. Это когда Альфред Генрихович, человек весьма эрудированный, уличил их в плагиате. Увы, литературное воровство началось отнюдь не в эпоху Интернета, как думают нынешние молодые авторы, а гораздо раньше, еще во времена портативных машинок "Москва". Другое дело, где взять на каждого плагиатора своего Гольда? В том и вопрос…
Несколько иной подход к стихам был у Денисова. Сам недавний выпускник Литературного института, Николай Васильевич невольно привносил в обсуждение стиль тамошних семинаров. Это когда руководитель берет стихотворение и прямо на глазах изумленных слушателей разбирает его по винтикам: метафоры – отдельно, эпитеты – отдельно, рифмы – отдельно. Причем не просто говорит "это плохо" или "это хорошо", а подробно объясняет, почему именно хорошо и почему именно плохо.
Особо тонких ценителей прекрасного, возможно, и покоробит такой механистический подход к поэзии. И тем не менее. Что бы там не говорили литературные эстеты, а поэзия – это ещё и техника, а не только озарение божье. Можно сослаться на Брюсова, который садился за стол каждый день и если не писал стихов, то занимался тренингом – упражнялся в размерах, рифмах. Но лучше представить себе самолет, построенный с ошибками в расчетах, да к тому же еще из непригодных деталей. Такой аппарат летать вряд ли будет, а если чудом и поднимется в небо, так лишь для того, чтобы незамедлительно сорваться в "штопор". И какое здесь, простите, озарение? Техническую документацию надо внимательней изучать. И почаще в Наставление по производству полётов заглядывать.
Строгость и благожелательность – это было главным на семинаре. Тем он и запомнился. Кого-то ругали больше, кого-то – меньше, но обид не было. Сибиряки вообще люди выдержанные, это факт. Нас с Витей оставили напоследок: верный знак, что наши рукописи руководителей заинтересовали. Обычно так на семинарах и поступают: кто посильней, тех обсуждают в конце.
Сначала взялись за Витю. Отметили его умение передать в стихах настроение. А вот за рифмы – поругали. Не приняли во внимание и третий курс Литинститута. Витя взъерошился и полез в спор:
– "Попробуй – подбородок" – обычная ассонансная рифма. Ударный слог один и тот же. Правильно?
– Формально – да,все правильно, – отвечал Гольд.- Но согласитесь,созвучия "рОбуй" и "рОдок" как-то плохо сочетаются…
Однако Витя стоял на своем, как спартанец в ущелье:
– Заявляю протест! На таких ассонансах половина поэтов держится!
Руководители семинара, однако, оказались из другой половины и протест решительно отклонили. На мой слух, вполне справедливо: если "рОбуй" и "рОдок" можно посчитать ассонансом, то с известной натяжкой.
– Поэт вы, безусловно, интересный, однако мало обращаете внимание на технику, пишете на одном чувстве, и это заметно, – заключил Гольд, и перевел взгляд на меня. – Ну, что, Сергей, теперь поговорим о вас? Прочитайте два-три стихотворения, на ваш взгляд, самых лучших, мы послушаем…
Будь это первое в моей жизни совещание, я бы, наверное, от волнения в гласных запутался. Но я уже дважды проходил подобные обсуждения во Владивостоке – в 72-м и 75-м, а уж там критиковать умели! Поднялся, прочитал "Монолог Модильяни", "Провожаю последний паром…" и еще что-то.
Потом началось обсуждение. Выступил Гольд. Наговорил много теплых ободряющих слов. Спросил, не собираюсь ли я поступать в Литинститут. ("Если хотите, мы можем дать вам рекомендацию…"). Денисов тоже меня хвалил. Наверное, было за что. Голова не кружилась, но уверенности мне семинар, безусловно, прибавил.
Меня записали на радио, взяли шесть стихотворений для коллективного сборника "Вам, романтики!". Через год сборник вышел в Свердловском книжном издательстве, а авторский гонорар разыскал меня уже в Уссурийске. Я уехал туда после того, как поступил на заочное отделение Литературного института.
Но все это было позже. А тогда, после совещания, мы выступали на поэтическом вечере в местном Дворце культуры. Начинался он в семь часов, мы с Витей пришли в начале седьмого: друзей-приятелей в Тюмени у нас не было, а ненавязчивый гостиничный быт надоел еще в Ярково.
Не помню, кто познакомил нас в фойе с поэтом Булатом Сулеймановым (6).
– А не промочить ли нам горло, ребята? – предложил Булат. – Перед выступлением помогает.
Предложение мы приняли: отправились в буфет – и промочили. Волнение и в самом деле прошло, зато появились всякие побочные мысли. Например, а не поехать ли нам после выступления к тюменским художникам? Булат пообещал познакомить с В.В. Волковым, сказал, мол, прекрасный художник и хороший человек. И поэтов, кстати, очень уважает.
В мастерской у Волкова я побывал, но гораздо позже, вместе с Колей Денисовым. Помню, как под влиянием спиртного и нахлынувших чувств пообещал Владимиру Владимировичу ровно через десять лет приехать в Тюмень и купить у него картину "Горящий лес" (написана она по мотивам военных лет, в два цвета – черный и красный). С тех пор прошло уже три раза по десять, а в Тюмень я так и не приехал. Впрочем, картину я помню до сих пор… Интересно, сохранил ли ее художник?..