Сергей Дигол
МОИ ПЫЛЬНЫЕ НОШИ
Рассказ
— Документы!
Ну, еще бы! На что еще можно рассчитывать, нарвавшись на вынырнувшего из подворотни — совсем как уличный воришка, а не служитель закона — полицейского. Особенно после всеобщего, в масштабах двух кварталов, подозрения, которое передавали, словно эстафетную палочку, три совершенно не связанные друг с другом группы людей: четверо алкашей за столиком на веранде пивнушки, из которых одна — женщина, двое курильщиков на балконе третьего этажа, забывших, пока я был в поле их зрения, о необходимости поддержания ритмичного характера затяжек, и даже пассажиры проехавшей мимо маршрутки, послушно, как хор марионеток, вытянувшие шеи, чтобы впечатать в меня свои взгляды. В меня, кишиневского офис–менеджера по имени Сергей, время от времени отклоняющегося от воображаемой прямой линии, которую можно провести, задумай кто–нибудь разделить тротуар, подобно проезжей части, на полосы встречного движения. Попробовал бы кто не отклоняться, когда в плечо, словно пыточными клещами, впивается всеми, должно быть, сорока килограммами, скрученный в рулон и криво сложенный вдвое огромный ковер из большой комнаты.
Попробовал бы полицейский, будь он хоть распоследним лейтенантишкой, не остановить человека, несущего ковер прямо по улице. Этот остановил. Хотя выше лейтенанта, судя по погонам, действительно не поднялся.
— В химчистку, — говорю я в ответ на требование показать документы и киваю на ковер, что в моем положении — плечи перекошены, правая рука затекла от поддерживающего объятия — выглядит как тычок ухом в колючую изнанку ненавистного груза.
— Документы, — повторяет лейтенант. Потише, но более отрывисто, отчего требование окончательно переоформляется в приказ.
— Дома, — честно признаюсь я, но развести руками, естественно не могу. — А в чем, собственно…
— Это тоже оттуда? — тычет пальцем в ковер полицейский.
— Сами–то как думаете? — перекашиваю брови я, предъявляя блюстителю порядка недовольное лицо — безупречное алиби непривыкшего к переноске подобных грузов тихого обывателя.
— Откуда я знаю? — обнаруживает отсутствие какой–либо версии полицейский, правда, лишь для того, чтобы все–таки предъявить в решающий момент, совсем как джокера из рукава, собственную, ради которой он меня и притормозил, — может, украли.
— Идемте вместе, — предлагаю я компромисс.
И то правда, химчистка–то за углом, и разочарование от собственной ошибки лейтенанту будет чем скрасить. Хоть бы мыслью о том, что времени на констатацию ошибки потрачено всего ничего.
Шмыгнув носом, лейтенант решает не сдаваться.
— Это, кстати, вариант, — веско говорит он. — Сдать и через неделю забрать.
— Через две, — автоматически поправляю я и внезапно чувствую в себе тяжеленный свинцовый прут вместо позвоночника, — вернее, через двенадцать дней. Мне так сказали по телефону.
— Не важно, — отрубает он. — Тем более. Значит, две недели, пока ковер в розыске, попробуй догадайся, что вор прячет его в химчистке.
— Какой вор? — недоумеваю я, слыша шум в ушах.
— Прячет в химчистке, — невозмутимо продолжает лейтенант, — а через две недели, когда у нас на участке уже конкретный головняк, когда последнему дураку ясно, что это — очередной висяк, ты, значит, — ткнув пальцем в ковер, переходит он на личности, — спокойненько так забираешь ковер. Между прочим, уже чистый. Можно продать как новый, так ведь, бродяга?
У меня невольно расползается рот в кривой улыбке. Он совсем идиот или притворяется, думаю я, пробежавшись глазами от родинки на носу лейтенанта, через бритвенный порез под нижней губой, до бледно–розового пятнышка на белом, как и вся остальная рубашка, плече, у самого погона.
— Чего пялишься? — резко кивает он головой вперед, словно хочет врезать мне собственным носом. — Документы, я сказал!
Внезапный треск рации, словно пропущенный через динамик храп, заставляет меня вздрогнуть, так, что я охаю от боли в свинцовом позвоночнике, через который будто пропустили электрический разряд. Да он с бодуна, понимаю я, заметив воспаленную красноту глазных белков лейтенанта. Полицейский бросает на меня полный ненависти взгляд: из–за густейших сеточек сосудов на белках зрелище, надо признаться, устрашающее. Его можно понять: из хозяина положения он в одно мгновение превращается в подневольного — рядового исполнителя приказов даже не видимого, но весьма властно рокочущего из рации голоса старшего по званию.
Самое время вытереть пот со лба: полицейский сваливает так же внезапно, как и возникает, успевая насолить мне лишь какой–то словесной гадостью, которую он выдавливает вполголоса и сквозь зубы — из–за включенной рации, конечно, — и смысл которой из–за усиливающегося шума в ушах и треска в спине я так и не улавливаю. Да я и не стараюсь, устало смирившись с гораздо более близкой мне проблемой: пот я могу вытереть лишь свободной рукой, в крайнем случае, потершись головой о ковер — горячий, колючий и, между прочим, насыщенный квадриллионами пылинок, ради избавления от которых мне и выпал столь незавидный жребий — крениться под тяжестью скрученного в гигантский неуклюжий рулон шедевра ткацкого искусства. Будь моя шея обмотана широким вафельным полотенцем, неразборчиво–жадно впитывающем любую жидкость, я вряд ли почувствовал бы значительное облегчение: на моем теле, кажется, не осталось сухого уголка. Пот везде, можно сказать, что я сейчас — это пот с плотью и кровью внутри.