И не только в Южной Африке. Я полагал разумным сначала покорить ирландцев, а потом дать им гомруль; заморить немцев голодом, а затем возродить их страну; подавить Всеобщую забастовку, после чего пойти на серьезные уступки шахтерам. Я вечно подвергался нападкам, потому что очень немногие сочувствуют этому принципу. Однажды мне предложили придумать надпись на памятнике во Франции. Я написал: «В войне — решимость. В поражении — стойкость. В победе — великодушие. В мирной жизни — доброжелательность». Надпись мою не приняли. Беда наша, что мозг человеческий имеет два полушария, но мыслит только одно, поэтому все мы либо левши, либо правши, а будь мы сконструированы лучше, так могли бы одинаково ловко владеть обеими руками и пользовались бы то одной, то другой в зависимости от обстоятельств. Вот почему те, что хорошо воюют и способны побеждать, почти никогда не умеют мириться и жить в согласии, тем же, кто умеет жить в мире, никогда не выиграть войны. Вряд ли стоит навязывать читателю вывод, что сам я умел как то, так и другое.
После нескольких дней весьма приятного времяпрепровождения в Кейптауне я начал беспокоиться, почему мне не присылают разрешение на мой выезд в Блумфонтейн. Потом минула неделя, но ответ на официальный запрос «Морнинг пост» все не приходил. Я понял, что возникло некое препятствие, но недоумевал, что бы это могло быть. Своими корреспонденциями из Наталя я неизменно старался вселить в англичан уверенность, всячески сглаживая многочисленные провалы и «печальные недоразумения», которыми отличалась Натальская кампания. В эпоху малых войн военные корреспонденты являлись значительными фигурами, я же, служивший влиятельнейшей газете, был в числе известнейших из них. Я ломал голову и допрашивал свою совесть в попытке найти хоть какую-нибудь разумную причину явного противодействия, с которым столкнулся.
По счастью, в штабе лорда Робертса у меня имелись два добрых и могущественных друга. Едва с Ледисмита была снята осада, лорд Робертс послал за Иэном Гамильтоном, прежним своим адъютантом и ближайшим наперсником. Генерал Николсон — Старый Ник из окружения Локхарта в Тире — тоже занимал видное положение в штабе. Эти двое оставались при Робертсе много лет, как в дни мира, так и во время войны, являясь частью сообщества, подобного тому, которое маршал Фош позднее именовал «та famille militaire»[51]. Оба пользовались особым расположением главнокомандующего и в любое время имели к нему свободный доступ. Несмотря на разницу в возрасте и положении, я мог рассчитывать на их дружеское участие. Поэтому к этим офицерам я и обратился. Они известили меня телеграммой, что стопорит дело не кто иной, как сам главнокомандующий. Лорда Китченера, похоже, обидели некоторые пассажи моей книги «Война на реке», и лорд Робертс опасался, что его начальнику штаба придется не по вкусу мое назначение корреспондентом в главное подразделение армии. Но существовало также, сообщали они, и еще одно неприятное обстоятельство, повлиявшее на лорда Робертса. В одной из своих натальских корреспонденций в «Морнинг пост» я разнес в пух и прах проповедь, которую армейский капеллан-англиканин произнес перед бойцами накануне сражения. Главнокомандующий счел крайне несправедливой такую оценку духовного окормления солдат преданными служаками. Он был, как донесли мне мои друзья, «чрезвычайно строг». Однако они пытались его смягчить и надеялись через несколько дней в этом преуспеть. Мне же, пока суд да дело, оставалось только ждать.
Теперь я ясно вспомнил злополучный инцидент с проповедью капеллана и свой на него отклик. Происходило это все в воскресенье между Спайон-Копом и Вааль-Кранцем. Бригада, которую на следующий день или через день ожидал жесточайший бой, собралась для богослужения на лужайке возле Тугелы, куда едва не долетали неприятельские снаряды. В минуту, когда все сердца, даже самые равнодушные, готовы были открыться для веры, и прочувствованное слово могло пустить глубокие и прочные корни, нас вдруг стали развлекать какими-то нелепыми и малоубедительными байками о том, как израильтяне сокрушили стены Иерихона. Я позволил себе тогда замечание, возможно несколько язвительное, но, без сомнения, справедливое: «Слушая эти благоглупости, я вспомнил о роли доблестного и почтенного отца Бриндла[52] в Омдурманской кампании и задался вопросом, не воспользуется ли опять Рим шансом, которым пренебрег Кентербери!» Эта суровая критика, видимо, вызвала переполох в официальной церкви. Поднялся ропот негодования и был организован настоящий крестовый поход. Несколько священников, славившихся ораторским даром, покинули свои кафедры и выразили желание ехать на фронт, после чего были немедленно отправлены в Южную Африку помогать армейским капелланам в их самоотверженных, но довольно жалких усилиях. Но несмотря на результативность и, надо думать, благотворность принятых мер, сам повод к их принятию продолжал восприниматься как оскорбление. Лорд Робертс, человек глубоко религиозный, всю жизнь проведший на военной службе, считал, что институт армейских капелланов был оклеветан, а факт присылки подкрепления лишь усугубил нанесенную капелланам обиду. В этих обстоятельствах перспектива на следующие несколько дней выглядела унылой, и никакие мирские развлечения, предоставлявшиеся отелем «Маунт Нельсон», не могли меня утешить.
52
Известный и почитаемый в английской армии того периода человек; впоследствии епископ Ноттингемский.