— Интересно, каково это двадцать лет быть премьер-министром и понимать, что сходишь со сцены.
Вместе с лордом Солсбери уходило многое. Его отставка и смерть ознаменовали собой конец эпохи. Новый бурный век больших перемен уже неумолимо стискивал Британскую империю в железных своих объятиях.
Мир, которым правил лорд Солсбери, время и события, которым посвящены эти страницы, сами устои и отличительные черты консервативной партии и английского правящего класса скоро рухнули в бездну таких противоречий и провалов, какие редко обнаруживают себя в столь короткий промежуток времени. Лишь в очень малой степени могли мы предугадать те бури и мощные течения, которые понесут нас вперед или с неодолимой силой разбросают в разные стороны, и уж еще меньше предвидели мы катаклизмы, которым суждено было сотрясти и разбить в осколки мировой порядок, созданный XIX столетием. Но Перси, казалось, предчувствовал катастрофу, лицезреть которую ему не довелось. Тогда же осенью, гуляя со мной в Данробине, он разъяснял мне догматы ирвингианства. Выходило, что двенадцать апостолов были посланы в мир, дабы предостеречь его, но их не услышали. Последний апостол умер в тот же день, что и королева Виктория. С его уходом шанс на спасение был нами утрачен. Со странной уверенностью он предрекал нам эру ужасных войн и череду немыслимых, одно другого страшнее, жестоких потрясений. Он употреблял слово «Армагеддон», которое раньше попадалось мне только в Библии. Случилось так, что в Данробине гостил тогда германский кронпринц. Трудно было поверить, что этот милый молодой человек, наш товарищ по бильярду и шутливым драчкам, может сыграть роль в осуществлении мрачных прогнозов Перси.
В апреле 1902-го в палате общин разразилась буча вокруг некоего мистера Картрайта. Это был газетчик, опубликовавший письмо, в котором осуждалось обращение с бурскими женщинами и детьми в концентрационных лагерях. Газетчика судили за подстрекательство к мятежу и приговорили к году тюрьмы в Южной Африке. Отсидев положенный срок, он выразил желание вернуться в Англию. Военные власти в Южной Африке отказали ему в этом, и когда парламент обратился к министрам за разъяснением, заместитель военного министра ответил, что «было бы нежелательно множить в стране количество людей, занимающихся антибританской пропагандой». Абсурдность этого заявления поражала! Где антибританская пропаганда могла принести меньше вреда, чем в самой Великобритании? Джон Морли предложил отложить рассмотрение дела. В те дни и такие предложения выносились на обсуждение. Лидеры оппозиции выражали свое негодование. Я и еще один член нашего маленького сообщества поддержали их со стороны консерваторов. Повод был незначительный, но страсти накалились.
В тот вечер на ужин мы пригласили мистера Чемберлена.
— Похоже, я ужинаю сегодня в дурной компании, — вызывающе заметил он, обводя нас взглядом.
Мы объяснили ему всю нелепость и неприличие этого шага правительства. Как же можно было ожидать от нас поддержки?
— Какой смысл поддерживать правительство в случае его правоты? — отвечал он. — Вот когда оно попадает в подобную неприятную ситуацию, тут-то вы и должны поспешить ему на помощь!
Впрочем, потом он оттаял, развеселился и очаровал нас всех. Он был в ударе и говорил как никогда. Собравшись уходить, он уже у самой двери обернулся и, помедлив, сказал:
— Вы, молодые джентльмены, по-королевски приняли меня, и я отплачу вам, дав ценный совет. Налоги! Вот что выйдет на первый план в политике в ближайшем будущем. Изучите этот вопрос, станьте доками по части его решения, и вы не пожалеете, что оказали мне гостеприимство.
Он был совершенно прав. Вскоре в финансовой сфере произошли события, кинувшие меня в гущу новых схваток и совершенно меня поглотившие, по крайней мере вплоть до сентября 1908 года, когда я женился, обретя счастье, которым и наслаждаюсь с тех пор.