Он проснулся рано. Глаза были полны засохшего гноя, он начал протирать их и почувствовал резкий и неприятный запах собственного пота. Он сел в постели и посмотрел в окно: день серый и ветреный, первое февраля. День святой Бригиты, первый день весны.
Скоро принесли завтрак: как обычно, холодная овсянка, размоченные в молоке кукурузные хлопья, тепловатые сливки, от которых его уже начинало тошнить. Есть не хотелось совершенно, но рядом с кроватью уже стоял доктор Макгрене, и Патрик не посмел отказаться от завтрака. Давясь, он заставлял себя проглатывать холодные скользкие куски.
Дверь распахнулась, и в палату, энергично улыбаясь, вошла сестра Бонавентура:
— Доброе утро! Как дела? Как настроение?
— Ничего, так… — Патрик мрачно посмотрел на ее улыбающееся лицо. Внезапно его осенила неожиданная мысль:
— Сестра, почему меня никто не помоет? — сказал он плаксивым голосом. — Я ведь тоже человек…
Она ничего не ответила и вопросительно посмотрела на Шамаша. Тот почему-то рассердился:
— Не понимаю, почему это ты вдруг так заторопился! Тебе еще рано думать о том, как ты выглядишь. К тому же сейчас тут как раз меняют трубы, так что в твоей палате вода все равно отключена. Придется тебе подождать пару деньков.
Сестра Бонавентура мрачно засопела, но ничего не сказала. Шамаш повернулся и вышел из палаты.
— Подождать! А запах он не чувствует? А вы, вы, сестра, разве не чувствуете, какой от меня запах идет! Мне же самому противно.
Она замялась:
— Послушай… Только никому не говори… Когда он уйдет на операцию или пойдет в свой кабинет, я дам тебе знать. И тогда ты потихоньку перейди коридор и помойся в общей душевой, там днем обычно никого не бывает. А если он узнает, я скажу, это ты сам вышел, а я не заметила.
— Ну да, и тогда он сразу пропишет мне еще какие-нибудь дополнительные таблетки. Господи! Мне уже дурно от них! Вы все тут собрались, чтобы меня изничтожить!
— Ну, ну, не волнуйся. — Она подошла к кровати, чтобы взять поднос с остатками завтрака. Внезапно у нее задрожала рука, стакан с молоком соскользнул с подноса и опрокинулся прямо ему на грудь.
— Вы что! Вы не видите, что вы со мной сделали! Я же весь мокрый!
Она внимательно посмотрела на него и улыбнулась:
— Теперь уж без ванны тебе не обойтись, сам понимаешь. Он сразу понял и благодарно улыбнулся ей. И что она его так любит? Может быть, он ей кого-нибудь напоминает? Отца, там, или деда? Да, он вполне мог бы быть ей отцом. Приятная все-таки женщина, хоть и странная немного…
Доктор Макгрене резко захлопнул дверь своего кабинета и закрыл ее изнутри на ключ. Он знал, что никто не посмеет теперь беспокоить его. Он достал папку и начал писать. Вообще-то писать особенно было нечего, все основные этапы гениального эксперимента описаны и тщательно проанализированы. Он уже знал, что вышел победителем в бою со смертью, знал, что Патрик будет жить. Все дальнейшее — уже не область медицины. Он просто машинально описывал каждый день своего пациента, отмечал какие-то новые штрихи в его поведении, как любящая мать, записывающая даты первых шагов, первые слова, яркие события в жизни ребенка.
Да, этот ребенок провел уже четыре месяца в больнице и явно созрел для выписки. А раз так — надо определить его в какую-нибудь школу. Конечно, на это уйдут деньги, а доктор был не так уж богат, впрочем, и не особенно нуждался. Да разве стоит думать о каких-то там расходах, если теперь живет, дышит, ест, ходит по земле живое доказательство его могущества, этот юных наглец, который считает, что все ему чем-то обязаны, который смеет спорить с ним самим, не понимая, что он обязан ему жизнью, создан им, сконструирован. Шамаш был ему гораздо больше, чем отец, который остается лишь тупым орудием в руках высшей силы, Творца, провидения, судьбы, случая — чего-то, что создает жизнь. Нет, он был не отцом, он сам был этим творцом, создателем, судьбой. И Патрик не был его сыном, он был его созданием, его собственностью. Шамаш даже зажмурил глаза от сознания собственного величия. «Эй, ты, Гильгамеш, ты потерял цветок жизни, который дал тебе Утнапишти, а я, Шамаш Макгрене, нашел его».
Шамаш встал из-за стола и подошел к окну. Теперь предстояло продумать формальности, купить мальчику все что нужно. Он решил обратиться за помощью к ростовщику Ур-Зенаби, по дешевке накупить разной подходящей по размеру одежды. Последнее время они общалась довольно много, хотя Шамаш не разделял интересов старика. Политика, взрывы, провокации, переговоры — все это мало его интересовало. Лишь события на Ближнем Востоке вызывали в нем какое-то подобие волнения, и он неизменно соглашался с Ур-Зенаби в его оценке встречи в Кэмп-Дэвиде, израильской агрессии в Ливане, преступлений в Бейруте. Бегина они оба дружно ненавидели.
Когда настало время выбрать для мальчика школу (конечно — закрытую), Шамаш вспомнил о своем давнем пациенте, тщедушном старичке священнике со смуглым сморщенным лицом, которого Шамаш в шутку окрестил «Хумбаба». Теперь он был директором небольшой школы-интерната. Шамаш позвонил ему, и тот довольно быстро согласился принять мальчика до конца года. Шамаш был даже несколько разочарован столь легкой победой, которая вызвала у него сомнения в преуспеянии школы. Но пусть уж так все и будет, ведь пристроить мальчика куда-нибудь в середине года очень трудно.
Как только сестра вышла из душевой, Патрик начал раздеваться. Осторожно переступив босыми ногами через край низенькой ванны, он повернул кран, и тут же сверху на него хлынул водопад ледяной воды. Он вскрикнул и, зажмурив глаза, на ощупь стал быстро вертеть краны, пока вода не потеплела. Постояв какое-то время под теплыми струями, он взял мыло и стал медленно втирать его в волосы, потом намылил все тело. Вскоре он был весь покрыт обильной пеной, которая приятно скользила по его спине, по ногам, собираясь сугробами на дне ванны. Он опять сделал воду чуть холоднее и почувствовал, как вместе с застарелой грязью его покидает усталость, тело наполнилось бодростью, ощущением силы, свежести. Нежный запах мыла окружал его и успокаивал. Он поднял голову и подставил лицо струям воды. Это было прекрасно! Он давно не чувствовал себя так хорошо.
Минут через пять он выключил воду и осторожно стал вылезать из ванны. После того, как один из его знакомых упал, вылезая из ванны и умер, Патрик стал бояться. В старости ведь головокружение может начаться неожиданно, поэтому надо избегать резких движений. Он встал на коврик и вытряхнул попавшую в уши воду.
Вдруг он увидел, что он не один. Из такой же низкой ванны напротив только что вылез какой-то мальчик и, стоя на коврике, тоже прочищал себе уши. «Тоже больной, наверное, — подумал Патрик, — а ведь еще мальчишка совсем». Мальчик внимательно смотрел на него.
Патрик смутился. Что это он так его разглядывает? Внезапно почувствовав свою наготу, он потянулся за полотенцем. Мальчик тоже взял полотенце и стал медленно вытираться. Они оба смущенно, улыбнулись.
— Эй, сынок, как дела? — Патрик встряхнул волосами и, не дожидаясь ответа, повернулся, чтобы взять чистую пижаму.
Одевшись, он опять повернулся и увидел, что мальчик тоже уже надел пижаму, причем — точно такую же.
— Ну что, ходим все в одном, как в тюрьме? — засмеялся Патрик. Мальчик тоже что-то сказал и засмеялся. Патрик сделал шаг вперед и замер. Не может быть! Это невозможно!
— Как же тебя зовут?
— Патрик, Патрик О’ Хултаны.
Он разговаривал с зеркалом. Патрик сделал несколько шагов вперед и протянул руку. Не может быть! Он понимал, что его тут как-то изменили, но не думал, что настолько. Нет! Это не он! Это же совсем мальчишка, как это могло случиться? Или он все-таки умер? Тогда это он сам в детстве? Патрик всмотрелся в незнакомые черты лица, нет, таким он, кажется, не был. Он отступил, взял табурет и поставил напротив зеркала.
— Значит, утверждаешь, что ты — Патрик?
— Да, — ответило зеркало.