Шамаш.
В этом имени звучало солнце, и поэтому он решил перевести его на ирландский. Узнав, что в одной из больниц Дублина появилась вакансия нейрохирурга, он нашел в Филадельфии Гэльский центр и попросил сделать там перевод. Он твердо решил поехать и был уверен, что это место получит именно он. А эти ирландские костоправы — пусть еще пососут лапу. Так и вышло.
Через две недели доктор Шамаш Макгрене, Сын Солнца, спускался по трапу в дублинском аэропорту. Такси уже ждало его. Невысокий брюнет средних лет, он мало выделялся в толпе. Ступив на землю знаменитого «зеленого острова», он вдруг понял, что настал конец странствиям, скитаниям в поисках ветра. Годами переезжал он из города в город, из страны в страну, ничему и никому не подчиняясь, ничему не веря и надеясь только на себя самого. Он искал какую-то высшую истину, имени которой он, наверное, и сам не знал, но твердо верил, что она там, где жива еще древняя культура, где сохранилась память о старинных образах. Ирландия. Он много слышал о ней. Это было именно то место, которое он пытался найти, страна, в которой пыль времен еще проглядывала сквозь глянец цивилизации.
Шел дождь, но доктора это мало волновало: городские достопримечательности он осматривать не собирался. После долгого перелета до сих пор было как-то не по себе. В самолете его здорово мутило, и теперь даже мысль о еде была неприятна. А так, судя по всему, прокормить себя этот человек мог с легкостью, да, наверное, и не только себя одного. Следом за ним носильщики везли целую гору чемоданов, сам же он нес только один старый портфель, потертую ручку которого не выпускал с тех пор, как сел в самолет в Филадельфии. Его пальто было тяжелым и длинным, видно, в свое время, в Александрии, где он купил его, оно стоило немало. Шляпу он не носил принципиально. Он объехал весь мир, прошел из конца в конец сухую пустыню, лицо увяло, сердце стало печально. Что вынес он оттуда, что нажил? Все это нес он сейчас в своем старом портфеле: бумаги, ценные бумаги. Одни из них были ценными в общепринятом смысле этого слова, другие — ценными, или даже — бесценными лишь для него самого: его записки, его мысли, результат многолетнего труда.
Жена его умерла. Заражение крови. Тогда он сделал все, что мог и как врач, и как муж, но спасти ее не удалось. Детей у них не было. Он остался совсем один, без родных, без друзей и даже — без родины. Своей рукой он бросил горсть песка на могилу жены и отправился в путь. Всегда один. Северная Африка, именно ей суждено было стать его второй родиной. Он переезжал из деревни в деревню и лечил людей, а вернее — сам учился там этому, ибо разве мог он научить чему-то народ, веками передававший из поколения в поколение тайны врачевания? Он встречался с местными колдунами и знахарями, и постепенно бумаг в его портфеле становилось все больше, а мысли — все смелее. Как сохранить, сберечь это неуловимое дыхание человеческой жизни? Ответ на этот вопрос он искал в Мекке и в Британском музее, в Каире и в Куме, а потом уже сам, на своем собственном опыте, обобщая результаты сотен сделанных им операций. В последние годы, когда он работал в клинике в Филадельфии, он специализировался исключительно в области нейрохирургии, видя именно в ней лучшее поле для своих смелых опытов.
И вот — Ирландия. Ему был предоставлен личный кабинет, и первое, что он сделал, это переложил там в сейф содержимое портфеля. Потом повесил на дверь личную эмблему, символ, немало удививший коллег: изображение пилы. Это была пила Шамаша, знак бога Солнца, которого древний шумеры считали дарителем жизни и высшим судьей. Шамаш помнил это, он считал также, что этот знак олицетворяет профессию хирурга, которой он посвятил свою жизнь. Сначала другие врачи сторонились его, потом начали завидовать его успехам, потом привыкли к ним и как бы в шутку стали называть его «чудотворцем». Действительно, у него практически не было летальных исходов, он поднимал на ноги самых безнадежных больных. Этим и, конечно, только этим он заслужил уважение коллег. Уважение, но, увы, не любовь. Человек молчаливый, друзей как будто он и не стремился иметь.
Постепенно он стал интересоваться теми, кого лечил, кому вернул жизнь. Время от времени поднимался в палаты, разговаривал с теми, кого оперировал, расспрашивал о жизни. Одна старуха рассказала ему, что все никак не может заснуть, потому что вспоминает, как в 1923 году украла у своей матери шиллинг из сумочки. Один старик все расстраивался, что не занимался как следует ирландским языком в молодости. «Стоило ли возвращать их к жизни?» — жестоко подумал Шамаш, входя в свой кабинет.
Где скрывалось то, ради чего он приехал в Дублин? Где искать ее, высшую и незримую жизненную силу предков? Однажды, когда он был не очень занят, он отправился в туристическое бюро Борд Фольте. За столом восседала довольно юная девица и подпиливала ногти.
— Знаете… — он замялся, — я хотел бы побывать в чем-то, ну, в чем-то древнем…
— Где?! В деревне?
— В каком-то древнем месте…
— Сходите к собору Христа.
С плохо скрываемой унылостью на лице она протянула ему листок бумаги с адресом. Он взял листок и молча вышел.
— С вас пять пенсов! — крикнула она вслед, но он уже не слышал. Шел по улице быстро, не оглядываясь, будто спасаясь от незримого преследователя. Темная стена собора возникла перед ним внезапно, и он сразу понял, что зданию не более тысячи лет. Он вошел внутрь. Нет, конечно, его послали не туда. Грустные останки лихого Стронгбоу,{2} уютно покоившиеся теперь под пышным надгробием, вряд ли могли поведать ему тайны вечной жизни. Он подошел к автобусной остановке и поехал назад в больницу, ругая себя за то, что потратил впустую три часа. Войдя в свой кабинет, сел за стол и вынул драгоценную рукопись. Чего же все-таки не хватает? Выпив кофе, взглянул на рекламный проспект, который ему дали сегодня в Борд Фольте. Вот! Новая Усадьба! Захоронения дохристианского периода! Вот куда надо было ехать!
Ну, что же, может быть, он туда еще съездит…
К тому времени он пробыл в Ирландии уже три месяца, но мало понимал эту страну. Впрочем, она его особенно и не интересовала. Все говорили о политике, вокруг непрестанно что-то происходило, но Шамашу казалось муравьиной возней, не стоившей внимания. С государственной властью он старался сталкиваться минимально. Его интересовало только прошлое этого острова, а его будущее… Да было ли оно у этого вялого государства, у этой страны-кастрата? Что же, и евнухи тоже для чего-то нужны. В Филадельфии ему говорили, что в Ирландии его ждет спокойная размеренная жизнь, но в это верилось с трудом: слишком много бурь и волнений он уже успел увидеть вокруг себя. Ему случалось говорить и с этими фашистами из Белфаста, «людьми, защищающими древнюю национальную культуру», как они сами себя называли. Обычно в таких случаях он не мог удержаться от улыбки: когда на этом каменистом островке появились первые поселения, культура его родины уже насчитывала более двух тысячелетий. Он как-то посоветовал одному из них пойти к нему в больницу и поработать с раковыми больными, но его слова были восприняты как шутка.
Иногда на него накатывали воспоминания. В такие минуты он чувствовал себя одиноким и несчастным и все мыл и мыл руки, стараясь смыть песок, который, казалось, навеки въелся в его кожу. Песок пустыни. Он чувствовал его в волосах, в ушах, между пальцами. Начинала болеть голова. Он ложился на кожаный диван в своем кабинете и думал о лекарстве, которое могло бы облегчить его страдания: о тайне жизни, поиску которой он служил.
Однажды к ним привезли совсем еще молодого парня, в черепе которого застряла пуля. Он все время бредил и говорил о каком-то пакете, который он обязательно должен успеть куда-то отнести, «пока ребята не узнали». Присутствовавшая при этом медсестра казалась почему-то смущенной и явно пыталась что-то скрыть от Шамаша, то, что все знали и понимали, что-то бывшее неотъемлемой частью их, незнакомой Шамашу жизни.
— Получил, чего искал, — сказала она мрачно и надолго замолчала, глядя в сторону. Тогда Шамаш очень старался, потому что рассчитывал поговорить потом с этим парнем. Та девица из Борд Фольте все не шла у него из головы, и он решил отомстить им всем: дать вот такому типу бомбу, чтобы подложил ее к собору Христа, опыта-то, видно, ему в этом не занимать, вот и некуда было бы этой девице посылать приезжих.