Глаза бы мои его не видели…
Уфф…
«Мы, герои Ирландии…»
— Знаешь, — сказал Бродяга Гилли как-то вечером в спальне, — я думаю, что Кухулин похож на рокера. Правда?
— Ты откуда это взял?
— Я это взял на уроке ирландской литературы.
— Чего-чего? Что за глупости?
— Совсем не глупости. Помнишь то место, где Кухулин говорит, что предпочел бы рано умереть, но прославиться на века? В «Похищении»{15} есть такой эпизод, где про его детские подвиги.
— Ну, положим, помню. Но при чем тут…
— Вот настоящие рок-певцы тоже считают, что лучше до старости не доживать.
— Имеешь в виду Хендрикса, о котором рассказывал Эдан?
— Да. Но он, по-моему, еще слишком зажился. Я имел в виду скорее Сида Вишеса. Вот это да! Мне бы хотелось быть таким, как он. Знаешь, жутко не хочется становиться старым. Лучше молодым умереть и все!
— Тебе слишком мало лет, чтоб судить об этом. — Гилли усмехнулся. — Быть молодым тоже иногда не слишком приятно. Впрочем, тебе этого пока не понять.
— Мне, между прочим, уже почти четырнадцать. Умею шевелить мозгами. А ты хотел бы быть таким, как наш учитель ирландского? Ему сколько, двадцать два года, так он только и говорит, что о работе. Ужас! Считаю, после двадцати вообще уж не жизнь. Мой отец, кстати, так говорил, что только в юности и бывает что-то хорошее.
— Ерунда какая! А по-моему, наоборот, быть молодым — самый тяжелый труд. Потом начинаешь работать, и работа тебя за собой ведет. А сейчас мне каждый шаг дается прямо с кровью. Ты вот помнишь Ойсина, как он вернулся из страны вечной юности? — Бродяга кивнул. — Представь, как ему было там трудно. Потому он и запросился обратно. А я вот все это сейчас переживаю. И ты так уверенно говоришь про этих певцов, которые умерли молодыми, будто точно знаешь, что они этого хотели. Думаешь, сейчас они так уж довольны?
— Ну, довольны, не знаю, но у них теперь, я думаю, есть чувство удовлетворения.
— От чего?! От того, что уже умерли?! Думаешь, у какого-нибудь Мика Джэггера, если ему уже столько лет, никакого, как ты говоришь, чувства удовлетворения нет? А ты еще и Хендрикса называл старой развалиной.
— Ну, он же на гитаре играл — там нужен опыт, мастерство, а быть хорошим певцом — тут только талант и молодость.
— А как же Джон Маккормак?
— Это кто?
— Эй вы, философы, — громким шепотом сказал Лиам, — спать не собираетесь? А то — всех их сюда пригласить и спросить, что сами об этом думают.
— Точно! — Бродяга вскочил с кровати. — Надо сейчас устроить сеанс!
Гилли замолчал. В пору его молодости такие сеансы были в моде, но он никогда не принимал в них участия, считая, что они запрещены церковью. Ему и сейчас стало страшно от одной мысли о встрече с представителями иного мира. Да и неизвестно, чем она может кончиться для него самого.
— Я думаю… — протянул он нерешительно, — могут быть неприятности. Ведь, по-моему, церковь это запрещает. А ведь как раз скоро нам идти на исповедь…
Эдан засмеялся:
— А ты что, считаешь, исповедь для того, чтобы про свои грехи рассказывать? Ты в каком году родился? Да если только Хумбаба сюда не припрется, все будет нормально.
— Ну, ладно, — сказал Гилли неуверенно, — но, если что случится, пеняйте на себя.
— …! — процедил Лиам сквозь зубы. — Да разве твоя святая мамочка не выгородит тебя из любой истории? При подобных настроениях бедные духи к нам просто не прорвутся!
— А я что? Я не спорю.
В спальне было десять кроватей, но трое мальчиков отказались принять участие в спиритическом сеансе: двое откровенно признались, что боятся, а третий заявил, что принципиально ни во что такое не верит и нарочно будет спать. Свет в комнате был уже потушен, но фонарь напротив окна создавал иллюзию яркой лунной ночи. Мальчики уселись в кружок на полу.
— Что же мы теперь должны делать?
— Вы должны снять с себя всю одежду, чтобы не испугать духов своими жуткими нарядами, — раздался с кровати насмешливый голос.
— Коли ты все это знаешь, чего сам с нами не садишься?
— Не хочу! Не верю я, что все это серьезно. И чем больше я этого видал, тем тверже считаю: ерунда это. Предпочитаю оставаться нейтральным наблюдателем.
— Дерьмо ты, а не нейтральный наблюдатель, — мрачно сказал Эдан.
— А ты влюбился в старуху!
Эдан начал подниматься.
— Да плюнь ты на него, — сказал Лиам.
— Подождите, — Гилли зябко повел плечами, — если долго сидеть голыми, мы перемерзнем. Надо хоть накрыться чем-нибудь. Давайте возьмем простыни.
— Мою простыню не смейте трогать!
— Тише ты, а то Хумбаба услышит!
Они разделись и, завернувшись в простыни, опять сели на пол.
— А теперь, — торжественно сказал Бродяга, — нам надо всем взяться за руки, чтобы образовать сомкнутую цепь.
С кровати раздался язвительный смех.
— Ох! Не терпится кому-то! Сейчас дождется! — мрачно покачал головой Эдан.
— Не обращай внимания, он же нарочно, — тихо сказал ему Лиам.
— Тсс… — прошептал Бродяга. — Тут нельзя смеяться.
Холодные потные пальцы одновременно сжались в семи рукопожатиях.
— А теперь что делать?
— Я не знаю.
Все головы повернулись к Гилли, и он понял, что опять незаметно оказался во главе затеи, в которой даже не желал принимать участия. Пожав плечами, он молча признал свое негласное лидерство и стал лихорадочно вспоминать то, что знал-только из рассказов.
— По-моему, требуется еще кое-что. Какая-нибудь железка, лучше — ключ, потом Библия, и еще — все четыре стихии: воздух, земля, огонь и вода.
— Ну, воздух у нас есть, — сказал Бродяга, — а остальное сейчас сообразим. У меня найдутся свечи, вот вам и огонь. Сколько надо зажечь?
— Три! — твердо сказал Гилли. — А подсвечник у тебя есть?
— Да мы их просто к полу прилепим. Библия, кажется, у Эдана была… А ты, Лиам, сходи, принеси из уборной стакан воды. А вот земля…
— Пусть кто-нибудь сбегает в соседний сквер и притащит побольше! — с кровати раздался смех.
— Да не обращай ты на него внимания. — Лиам сжал плечо Эдана.
— А вот, — Гилли приподнялся, — тут в цветочных горшках есть земля.
— Не смей, — Эдан схватил его за руку, — тут травка растет специально для сэйшена.
— Что? — переспросил Гилли. — Трава для сэйшена? А зачем она?
— Травка, а не трава, идиот!
— А, понимаю. — Гилли вспомнил, что часто сам поливал эти горшки, не подозревая об их содержимом.
После краткого обсуждения решили, что ложки две земли с краев взять можно, а если в этой земле что и будет, то тем интересней.
Бродяга начертил мелом на полу круг и укрепил в середине горящие свечи. Рядом была насыпана земля, стоял стакан с водой, лежала Библия, на зеленом переплете которой поблескивал английский ключ.
— Ну, теперь все готово! — произнес Бродяга замогильным голосом.
— А воздух? Вы что, думаете, ваши духи согласятся прийти в такую духотищу?
Бродяга встал и открыл окно. Свечи вздрогнули и в испуге погасли. Кто-то вскрикнул.
— Да закрой ты окно, нашел кого слушать! — спокойно сказал Лиам.
Бродяга закрыл окно, опять зажег свечи и сел в круг.
Все снова взялись за руки и начали пристально смотреть на дрожащие желтые язычки.
— Теперь, наверное, надо бы нам хором прочесть молитву.
— Начинай ты, — прошептал кто-то.
— «Pater noster…» [10] — тихо, но ясно начал Гилли, мальчики неуверенным шепотом повторяли за ним эти знакомые им с детства слова, глубокий смысл которых вряд ли был им когда-нибудь понятен. — …sed libera nos a malo… — …Но и избави нас от лукавого…
— АМИНЫ — выдохнули все хором, после чего в комнате воцарилось долгое молчание. Наконец Бродяга, нервно поеживаясь под своей простыней (от холода или от страха?), нерешительно предложил: