Шемас повернулся и медленно пошел к озеру. Как он устал! Еще целых шесть дней…
На вечернем совете он, как и обещал, заявил, что в его группе есть учащийся, который систематически мешает проводить занятия, постоянно находится в состоянии конфликта как с преподавателем, так и с другими мальчиками, последовательно отказывается говорить по-ирландски и вообще его поведение выходит за всякие рамки. Он так и сказал: «выходит за всякие рамки». Шемас не назвал лишь имя этого преступника, которого ему вдруг стало почему-то жалко.
Ну что, опять переел? Или на солнце перегрелся? Часы показывали ровно 14.18. И ни минутой больше.
Глаза мои видят.
Нет, пусть пока отдохнут. Музыка кончилась, но пластинка еще вертится, тихо шурша. Покой. Усталость. Лень.
Гильгамеш в Урук возвратился со славной победой. На солнце сверкает его оружье. Накинул он плащ и стан подпоясал, нет в Уруке его прекрасней. На красоту Гильгамеша подняла очи богиня Иштар, так царю Урука она вещает:
— Давай, Гильгамеш, стань мне супругом. Зрелость тела в дар подари мне.
Гильгамеш уста отверз и так ей вещает, богине Иштар.
— Зачем ты хочешь, чтоб я взял тебя в жены? Разве не горе мужам ты приносишь? Какого супруга ты любила вечно? Давай перечислю, с кем ты блудила.
Как услышала Иштар эти речи, гневом наполнились ее очи. Гильгамешу так она вещает:
— Ах ты, дурень несчастный, импотент безмозглый, как посмел ты, безумный, меня отвергнуть? Подожди же, жалобу обращу к богам я, суждена вам гибель, тебе и Энкиду!
Иштар разъярилась, поднялась на небо, пред отцом своим Ану стоит и плачет:
— Отец, поношенье Гильгамеш учинил мне, Гильгамеш перечислил мои прегрешенья, все мои прегрешенья, все мои скверны. Отец, быка создай мне, пусть убьет Гильгамеша. За обиду Гильгамеш поплатиться должен! Если же ты быка не дашь мне — ударю я в дверь страны без возврата, открою я врата преисподней, подниму я мертвых, чтоб живых пожрали, станет меньше тогда живых, чем мертвых.
Как услышал Ану эти речи, ее он уважил, быка он создал. В Урук с небес погнала его Иштар. Семь дней и ночей гнала его Иштар, на восьмой день пришел он к Евфрату. Велика его сила, сильна его ярость.
Энкиду так вещает Гильгамешу:
— Мой друг, гордимся мы нашей отвагой, что же теперь мы делать станем?
Гильгамеш уста открыл и молвит, так он вещает другу своему Энкиду:
— Друг мой, видал я быка деянья, но силы его для нас не опасны. Вырву его сердце, пред Шамашем положу я, убьем быка мы с тобою вместе.
И тут Гильгамеш сделал то, чего боги никак не могли ожидать от него: выкатив из подвала дворца полученную им в подарок от заокеанских союзников небольшую боеголовку, он направил ее на небесного быка и нажал пуск.
Взобралась Иштар на стену огражденного Урука, на зубец вскочила, бросила проклятье:
— Горе Гильгамешу, горе Энкиду, меня унизили, быка сразивши!
Услыхал Энкиду эти речи Иштар, вырвал корень быка, в лицо ей бросил:
— А с тобой — лишь достать бы, кишки его на тебя намотал бы!
Созвала Иштар жриц, блудниц и девок, корень быка они оплакивать стали.
Собрались на совет великие боги, совещаются вместе, что дальше им делать. Ану Эллилю так вещает:
— Зачем они сразили быка и Хумбабу? Всегда они вместе, велика их сила, у наших гор они похитили кедры.
Эллиль промолвил:
— Пусть умрет Энкиду, но Гильгамеш умереть не должен!
Сошел недуг на тело Энкиду, и день, и другой лежит он на ложе, пятый, шестой, и седьмой, и десятый. Тело Энкиду недуг пожирает. Гильгамеш уста открыл и так со слезами вещает:
— Я об Энкиду, моем друге, плачу, словно плакальщица, горько рыдаю: мощный оплот мой, сильный топор мой, верный кинжал мой, надежный щит Мой, праздничный плащ мой, пышный убор мой — демон злой у меня его отнял. Младший брат мой, гонитель онагров горных, с кем мы побеждали, поднимались на скалы, быка схвативши вместе, убили, погубили Хумбабу, что жил в лесу кедровом! Что за сон теперь овладел тобою? Стал ты темен, меня ты не слышишь!
А тот головы поднять не может. Тронул он сердце — оно не бьется.
Вот и все!
Прямо детектив!
14.27
Да, пора уже выходить. На эту встречу лучше не опаздывать. Так, теперь надо продумать, как он будет выглядеть. Из глубины зеркала смотрели испуганные глаза. И волосы какие-то грязные. Когда он их мыл? Всего-то два дня назад. Он запустил пальцы в свои жидкие пряди и попытался придать им иллюзию пышности. На столе лежало белое перо. А там, в зеркале — еще одно. Два пера из одного лебединого крыла. Как далекий привет, как знак… Да, ботинки на вид уже не очень-то (Это что, Шемус, в этих ботах ваша мать, наверно, картошку копает?), зато брюки — еще вполне. Темно-серые (асфальт после дождя!), с элегантными складочками! Он получил их бесплатно всего три года назад, когда по договору вел курс ирландской литературы в одном колледже в Республике, там такая форма. А рубашку брат подарил: черная с оранжевыми полосками, их выдавали на каком-то чемпионате по регби. Сочетание цветов, правда, сомнительное, ну да пусть будет как бы маскировка. Кому надо, и так его узнают. Зато носки совершенно новые, просто замечательные носочки кремового цвета, специально ждали этого дня в своем пакетике. Он посмотрелся в зеркало: чего-то явно не хватало. Да, конечно, перо! Он взял со стола белое перо и, подумав, скотчем прикрепил его к груди.
Он подошел к каждому и тщательно простился. Никто! Никто ничего не заметил! И это называется, близкие люди. Сестра продолжала говорить по телефону, Сапожник лежал на диване и читал газету. Братья вообще уже успели куда-то смотаться. Только мать рассеянно улыбнулась ему, вытирая посуду. И никто не спросил, куда он идет, когда вернется. (Вот сюда бы какого-нибудь романиста, он бы эту сцену как следует расписал!) Вздохнув, он открыл дверь и вышел…
Черт! За ним увязалась собака. Или это знак: вернись, не ходи? Ерунда! Схватив за ошейник, он втащил ее в дом и быстро захлопнул дверь. Пора! У калитки толпились листики заячьей капусты. Он сорвал несколько этих ненавязчивых напоминаний о божественной сущности{17} и отправил их в рот. Кислятина!
И все-таки в доме что-то почувствовали! Мать спросила, почему он так быстро ест. Он ответил тогда, что просто есть хочет, но в душе был благодарен за ее чуткость. Она тогда явно что-то заподозрила. Да, у нее были все основания для тревоги: ее сын, Шемас Кэвин Михал Маканна ровно в три часа должен встретиться кое с кем на главной площади. Обернувшись, он увидел, что она смотрит ему вслед из окна кухни. Помахал ей рукой, но она не ответила.
Он вышел проулком на улицу Большого Зуба, как он сам называл ее еще в детстве, потому что на ней помещалось целых шесть зубных кабинетов (официально она носила название «улица Большого Устья»), перешел ее и другим проулком вышел к острову. Зал ордена Оранжистов мрачно взглянул на него своими длинными окнами. Вокруг было пусто, как всегда в это время. Ворота полицейского участка гостеприимно открыты, но во дворе тоже никого. Что ж это они так утратили бдительность? Он быстро прошел по набережной, подошел к новому кинотеатру, в котором сбоку разместился небольшой бар. Раньше они любили сидеть там. Он надеялся, что увидит кого-нибудь из старых знакомых, Шемми Федлера, Шона Руа или Эдана Вали, приятно было бы перекинуться с ними парой слов, а потом, если что, они могли бы подтвердить: в такое-то время они сидели с ними в баре. Но, как назло, никого из них там не было. Постояв немного у двери, он вышел на улицу. Да, обидно. На другой стороне улицы стоял мужчина и пристально смотрел на него.
Ну все, его заметили. Или кто-то из своих специально вышел, навстречу? Он резким движением поднес к плечу сжатый кулак и тут же опустил руку вниз. Мужчина напротив сунул руку в карман куртки, Шемас тут же схватился за ручку входной двери бара. Щелкнув зажигалкой, наблюдатель медленно пошел в сторону моста. Может, правда, ждал кого-нибудь? Но почему так сразу ушел, увидев Шемаса?