Отвращение. Именно это испытывала она вечером, сидя у камина и вспоминая разговор с доктором. И зачем она пошла к нему? Как он мог говорить такие вещи? Лучше бы уж сказал, что у нее рак легких. Кстати, подумала она, с раком легких ей легче было бы решиться. Нет, она потрясла головой, сейчас главное — спасти мальчика от влияния этого ужасного человека. Но как? Салли закрыла лицо руками и заплакала. Ей было страшно. Внезапно перед ее глазами ясно предстало лицо отца, малиновое, раздувшееся, с выпученными глазами и высунувшимся языком. Салли увидела его тогда еще издали, подъезжая к дому на велосипеде. Он мерно покачивался на ветру, свисая с балкона второго этажа. Салли быстро вошла в дом, поднялась наверх и перерезала веревку. Тело упало с трехметровой высоты. Потом, подавив в себе брезгливость, она осторожно сняла веревку с его шеи. Врач тогда даже не стал осматривать его. Все знали, что он пил, никто не удивился, что он, пьяный, упал с балкона. Но пьян-то он тогда не был… А вот опять отец. Держит ее на руках, маленькую, розовую, она смеется и машет рукой кому-то, кто подъезжает к ним на высокой серой лошади. Это дед. Лошадь скачет, дед скачет, и Салли скачет у отца на руках, хоп-хоп, хоп-хоп! Отец подбрасывает ее и ловит. Смеющееся лицо, крепкие, надежные руки… И Патрик… Он вернулся к ней…
Но разве это ее Патрик? Салли улыбнулась. Нет, это какой-то совсем другой человек, смелый и решительный. И, задумав быть вместе с ним, она тоже должна стать не менее решительной и храброй. Вспомнив теперь о том ужасном случае в ее саду, Салли ясно поняла; того бедного мальчика убила она. Но мысль эта, как ни странно, вызвала у нее не ужас, а скорее гордость: вот и я, мол, смогла совершить убийство, и если бы не оно, лежал бы сейчас мой Патрик в могиле. Конечно, это произошло случайно, она не виновата, что он упал головой прямо на те прутья… Но ведь произошло… Она просто хотела удержать его, потому что он вдруг напомнил ей Патрика. Но это и был он. Патрик, когда покинул ее, не объяснил ничего, не подумал, каково ей будет без него. А она, она продолжала ждать его, и в этом была ее месть и ее сила.
И только пройдя через Смерть, он очистился от своего греха и смог вновь предстать перед ней. Но не значит ли это, что и она должна идти ныне тем же путем? Не об этом ли говорил доктор? Он, он знал, о чем говорить с ней. Нашел слова, которые как раковая опухоль, стали прорастать в ее сознании. Полная решимости и любви, Салли Хоулм была готова к действию.
Она встала. Да, она готова. Ее долг вырвать ее милого мальчика из рук этой дуры Анны, еще смеющей рассказывать ей о нем, и взяв его за руку, повести по широкой дороге жизни, в поисках вечности. (Как все-таки в этих ирландцах много романтики, ужас просто!)
Не надо думать, что Салли Хоулм так легко решилась на это убийство. Конечно, она колебалась, сомневалась, пугалась временами. Конечно, ей жаль было девочку, красивую, здоровую, ловкую, не подозревающую, какая жестокая и страшная участь ей предназначена. Но, взвесив все и поняв, что другого выхода просто не существует, она была вынуждена признать, что доктор прав.
Проблема выбора подходящей кандидатуры была решена Салли очень быстро: Анна! Девочка могла бы, наверное, гордиться этой честью, если бы о ней узнала. Внешне Анна вполне привлекательная, легко и уверенно двигается, хорошо танцует. Многие мальчики влюблены в нее. И, что заставило Салли принять окончательное решение, она нравилась Гилли.
После гибели Бродяги забросили спиритизм. Мальчики боялись, что первым, кто посетит их, будет он сам, получивший наконец ответ на свой вопрос: когда надо умирать. Теперь их занимало другое: репертуар. Лиам, Эдан и Гилли, вызывая понятное возмущение соседей по комнате, часами слушали записи рок-ансамблей, пытались найти свое направление. Постепенно намечалась программа: ее гвоздем должна стать песня «Отвращенье чрез наслажденье», отражающая наконец-то найденное направление нового ансамбля; главным блюзом будет полученная от дружественной рок-группы «Сын дерьма» песня «Разве это тепло?» философского содержания; «Маленькая лодочка» — бодрый танцевальный ритм, пусть его запоминают и напевают потом слушатели после концертов, но коронным номером должны пойти песни «Тарантул» и «Дикий козел», гремящие, полные темперамента и сексапила, вызывающие наркотический эффект, одним словом, сочетающие в себе все то, что привлекает современную ирландскую молодежь. Если, конечно, она не ударяется в политику.
Когда Шемас учился в школе, у него уже была борода. Он даже никаких усилий к этому не прилагал, росла и росла. Жиденькая, конечно. Но все ему завидовали. Его тогда называли «Распутин» и слушались как оракула. Он говорил по-английски почти без этого жуткого ирландского акцента, и над ним смеялись. А потом перестали смеяться, или он стал говорить как все? Лучше уж просто говорить по-ирландски, и чем лучше, тем лучше. Тогда, впрочем, было много парней, которые говорили вполне прилично. Может, он встретит их сегодня вечером? А может, и нет. Лучше бы нет, к чему ворошить прошлое? И похвастаться особенно нечем.
Наконец Шемас увидел Кэвина: он танцевал, высоко подняв руки и вертя головой. Эти телодвижения он, видимо, считал танцем. Какая-то девица, вся в черном, напоминающая английского полицейского в Белфасте, мерно покачивалась рядом с ним, игриво заглядывая ему в лицо и непрерывно жуя резинку. Да, Кэвину сейчас не до Плана-Б. Шемас стал пробираться к выходу, машинально отцепляя от своего свитера худые кулачки какой-то девчонки, которой захотелось потанцевать с учителем, чтобы было о чем рассказать потом в школе. Выйдя, он сел на маленький холмик недалеко от входа. Подошел какой-то парень из местных и молча сел рядом. Кажется, они были знакомы еще с прошлого года.
— Ты чего, Шемас, не заболел? — спросил парень, желая завязать разговор.
— Да нет вроде бы.
— А чего дрожишь?
Шемас смутился.
— Не знаю. Наверное, в зале очень душно, а тут ветер с озера дует.
— Вы завтра утром поедете?
— Да, завтра утром.
— На следующее лето приедешь?
— Не знаю. Это еще так не скоро. Я бы хотел, но мало ли что может случиться. Ты внутрь заходил?
В ответ парень как-то неопределенно пожал плечами.
— А по-моему, неплохо он играет, — продолжал Шемас.
— Кто?
— Который наверху сидит, специально приглашенный.
— Да я как-то не посмотрел…
Открылась дверь, и во двор вышел Михал со своей «возлюбленной». Оба растерянно озирались, пытаясь выбрать место для романтического уединения на свежем воздухе. В тумане резко зазвучала английская речь.
— Эй, Шемас, гляди, они по-английски говорят.
— А я так старался. — Он вздохнул. — Впрочем, девчонка и без ирландского его понимает. Эй, Михал!
— Это вы меня зовете?
— Нет, это не я. Но раз ты вышел сюда хвастаться своим шекспировским языком, расскажи уж нам, что тебе здесь надо.
— Ой, Шемус, ну сегодня же последний вечер, что вы прямо все время ко мне пристаете…
— Все вечера одинаковые, и каждый из них может оказаться последним. А я здесь, между прочим, на работе. В любое время суток. Понятно?
— А вы, кажется, мне хотели еще что-то рассказать.
— Без Кэвина не могу.
— Я пойду, найду его.
— Не стоит, он сейчас, кажется, занят.
— Не больше, чем я.
— Ладно, тогда идите назад в зал. Я тоже сейчас туда пойду.
Михал повернулся и вошел в дом. Девочка мелко семенила за ним.
— Видишь, — вздохнул Шемас, — еще хоть слушаются. На них управу найти, это прямо ужас. А в прошлом году, помнишь, приехала компания бритоголовых? Тоже, сказали, хотят языком заниматься. Я их прямо боялся. А под конец они мне стали угрожать, что бороду насильно сбреют. Я тогда от страха сам сбрил. Хотя, думаю, они бы не решились. Но я на всякий случай и в этом году без бороды приехал. Ладно, пойду в зал. Пока!