Чей это голос? «Сынок»? Это его отец? Или всеобщий Отец? Вдруг он почувствовал, что туман, постоянно висевший перед глазами, постепенно начинает рассеиваться и сквозь него проступают неясные очертания какой-то белой фигуры, темной бороды. Вот сверкнули чьи-то глаза, голова склонилась, и он ясно увидел, впервые — увидел небольшую лысину, обрамленную черными вьющимися волосами.
Потом, когда зрение стало действительно зрением, а слух — слухом, он спросил сам себя: кто же этот странный человек? Почему он говорит с таким странным акцентом? Почему у него такая смуглая кожа? Внешне он чем-то напоминал ему Анвара Садата, которого он как-то видел на фотографии в журнале. А может быть, он все-таки умер и его приговорили лежать на этой кровати и слушать, как Садат рассказывает ему свои истории? Впрочем, мысль о смерти с каждым днем приходила к нему все реже.
— Ты можешь шевельнуть рукой? — требовательно спросил все тот же странный голос.
— И чего он ко мне привязался, — сказал он сам себе, но послушно напряг левую руку и пошевелил сначала указательным пальцем, потом — большим, а потом ими обоими одновременно.
— Хорошо! Молодец! Молодец, сынок. А теперь — попробуй еще раз.
Он попытался еще раз, шевельнул указательным пальцем, приподнял большой, но вдруг почувствовал себя неимоверно усталым.
— Ну, ничего, ничего. Ты молодец. Да не ослабнет рука твоя! Вечером я еще зайду к тебе. — Неясная белая фигура наклонилась к нему и вдруг исчезла из поля зрения. Он закрыл глаза и стал почему-то думать о слове «вечером». «Вечером» — что это значит? Это, кажется, когда еще не наступила ночь. Он вдруг представил себе дорогу, идущую через поле, запах трав, сумерки… Вечер… «Пора вечерня-я-я…»
Доктор быстро вышел из комнаты. Он победил! Он и сам еще не мог до конца поверить в то, что все это не сон. Но как рассказать об этом… Ведь тут не все чисто… Да ладно: он сделал то, что не смог до него сделать никто! По сравнению с подвигом, который он совершил, трансплантация сердца — всего лишь рядовое упражнение для практикантов. Он зашел в буфет, взял большую чашку кофе и прошел с ней в свой кабинет. Усевшись за стол, пододвинул к себе большую папку, в которую тщательно складывал все записи и заметки, связанные с этой операцией. Достав из стола лист чистой бумаги, поставил на нем число и собрался сделать очередную запись, но вдруг опустил голову прямо на стол и заснул. Во сне он увидел Гильгамеша. Тот судорожно совал ему в руки какую-то мокрую тряпку и говорил: здесь трава бессмертия, это водоросли, надо принимать каждый день в сушеном виде.
Внезапно сердце его резко сжалось и острая боль судорогой прошла по телу. Он сполз со стула и мешком повалился на пол около стола. Остатки остывшего кофе вылились из опрокинувшейся чашки, бурый ручеек весело побежал по блестящей поверхности стола и, остановясь на мгновение у края, низвергнулся вниз маленькой Ниагарой.
Еще в коридоре сестру Бонавентуру охватило предчувствие чего-то недоброго. Возле двери в кабинет доктора Макгрене она остановилась и прислушалась: тихо. Она заглянула в щель, и, вскрикнув, отпрянула: доктор лежал на боку около стола, а рядом расплылась бурая лужица крови!
— Я первая увидела его мертвым, — воскликнула она торжественно и побежала за больничным священником, вспоминая по дороге, как вот так же или почти так же, скромная монахиня, никому до этого не известная, обнаружила тело внезапно умершего папы Иоанна-Павла I, который всего какой-то месяц и пробыл папой.
К священнику она вбежала, запыхавшись, и выдохнула:
— Скорее! Доктор Макгрене умер! — потом, вспомнив его позу и лужу возле его головы, добавила: — Наверное, самоубийство!
Священник побледнел.
— Реанимационную бригаду вы вызвали?
Сестра Бонавентура отрицательно покачала головой.
— Я подумала… я подумала, что уже нет смысла…
— Она «подумала»! — Священник выбежал из комнаты, и скоро по топоту ног и голосам в коридоре она поняла, что отлаженный механизм срочной помощи заработал и она, сестра Бонавентура, возможно, ошиблась или, грубо говоря, села в лужу. Больше всего в эту минуту ей захотелось уйти куда-нибудь, скрыться, «чтобы не мешать врачам» — как сказала она сама себе.
Наилучшим местом для уединения ей показался бокс интенсивной терапии, где, как она знала, никого, кроме самого доктора, не встретить. К тому же ей было просто интересно.
Этот, больной был окружен такой тайной, что она невольно почувствовала страх, входя к нему. Ведь должна же быть какая-то причина для такой строгой изоляции. На кровати лежал мальчик лет четырнадцати, весь опутанный датчиками. Лицо его показалось ей незнакомым, что очень ее удивило: ведь она должна была видеть всех, кого оперировал Макгрене, но это лицо, определенно, она видела впервые. Лица она запоминала очень хорошо, вот имена — другое дело.
Сестра Бонавентура осторожно, стараясь не потревожить сон больного, склонилась над ним, всматриваясь в его черты. Встревоженный веянием чужого тепла и запахом чужого тела, он вздрогнул и приоткрыл глаза. Видеть он учился постепенно, не всегда сразу собирая блеклые пятна перед глазами в единую картину. Перед глазами еще часто висела какая-то кисея, заслонявшая мир. Больной осторожно помотал головой из стороны в сторону, и кисейная занавеска тоже качнулась. Он попытался заговорить, но ему мешала трубка во рту, и из горла вырвался лишь слабый стон-мычание. Сестра поняла его затруднения, но вынуть трубку не решилась. Желая как-то выразить свое расположение, она протянула к нему руку и осторожно поправила его волосы. Надо лбом резкой белой полосой проходил шрам. Длинные влажные волосы были разметаны по подушке спутанными прядями. Сестра Бонавентура зачем-то приподняла одну прядь и показала ее мальчику:
— Смотри, как у тебя волосы отросли, значит, долго тебе здесь лежать пришлось!
Он вздрогнул от звука ее голоса и сам удивился, что так легко понял, о чем говорила эта незнакомая женщина. Действительно, очень длинные, значит, отметил он с удовлетворением, он жив, ведь у трупа волосы не растут.
Сестра осторожно положила волосы мальчика на подушку, боясь задеть один из многочисленных проводков, и вытерла руку о край халата: а вдруг у него еще и какая-нибудь заразная болезнь, ведь не случайно он здесь изолирован. Свое желание немедленно выйти из бокса она сочла недостойным и осталась стоять возле кровати. Но ведь сейчас, когда с доктором Макгрене несчастье, некому будет заботиться об этом мальчике… Надо прислать кого-нибудь, пусть его посмотрит… Она улыбнулась от приятного ощущения заботливой нежности.
Через несколько часов пациент был подвергнут тщательному осмотру двух опытных хирургов. Они пришли к заключению, что на теле заметных повреждений не обнаружено, голова же, видимо, подвергалась какой-то травме, последствия которой сейчас благодаря усилиям доктора Макгрене практически уже ликвидированы. Впрочем, возможность рецидива шокового состояния ими не исключалась. Причина такой строгой изоляции больного осталась им непонятной. Может, какой-нибудь эксперимент, результаты которого Макгрене по каким-то причинам предпочитал пока держать в тайне.
На следующий день мальчика снова осмотрели, его состояние было признано удовлетворительным. Врач даже отдал распоряжение вынуть у него изо рта зонд искусственного питания и начать давать ему легкое питье. После этого организм больного стал быстро восстанавливаться, особенно после того, как в дело включились массажист и логопед. Уже через два дня он заговорил, а вскоре начал пытаться садиться. Его можно было бы назвать здоровым, если бы не сильная слабость, сковывавшая все тело.
Через неделю доктор Макгрене встал на ноги и сам опять занял пост возле кровати необычного больного. Его первой заботой было изгнать из палаты сестру Бонавентуру, которая, как он считал, с азартом охотничьей собаки делала стойку на все то, о чем ей знать не следовало. Конечно, он не мог не чувствовать по отношению к ней и своего рода благодарности: ведь не сунь она свой любопытный нос в этот бокс, мальчик вообще мог концы отдать, пока сам он валялся с приступом. Но благодарность эту он не только не высказывал ей открыто, но и запрещал себе чувствовать. Возможно, он был не прав, но слишком велика была опасность, что эта прилипала с ее длинным латинским именем, сама того не желая, нарушит все его планы. Он категорически запретил ей входить в бокс и вступать в разговоры с больным (разговоры! При одной мысли о них он весь покрылся холодным потом!), по крайней мере — в его отсутствие.