Я знал капитана Андреева-Ольгу, здоровенного моряка с седыми баками. Его так и звали Ольга, и он 11 июля, на Ольгу, именины даже свои неуклонно и справлял
10 мая труппа еще играла в Нижнем, а я с Андреевым-Бурлаком приехали в Казань устраивать уже снятый по телеграмме городской театр. Первый спектакль. был 14 мая, в день коронации Александра III.
Сидим мы вдвоем в номере и на целую неделю составляем афиши. Кроме нас играют в Казани еще две труппы, одна в Панаевском саду, а другая в Адмиралтейской слободке.
Составили афишу. На 14 мая "Горькая судьбина", дальше "Светит, да не греет", а там "Кручина", "Иудушка", "Лес"...
- Ну, теперь едем к полицмейстеру. Николай Хрисанфович Мосолов, генерал, мой старый приятель. Едем!
- Едем.
А сам думаю: вдруг опять тот же полицмейстер, что меня завтраком угощал! И решил, что этого быть не может, так как полицмейстеры меняются часто. Подъезжаем к полиции. Все знакомо, все прошлое мелькнуло ярко. Вот окно на крыше, под самой каланчой, из которого я удрал... Такая же фигура дремлющего пожарного у ворот. Все то же самое. Вошли через парадное крыльцо, а не через дежурку, как тогда. Доложили. Входим а кабинет. Знакомый медведь стоит с подносом, на котором лежат визитные карточки, и важная фигура в генеральском мундире приветливо спешит нам навстречу, протягивая обе руки Андрееву-Бурлаку. Обнялись. Расцеловались. Говорят на "ты". Ужас! Тот самый, который меня арестовал. Только уже не полковник, а генерал, поседевший и обрюзгший. Нас представили.
-Очень... Очень рад... Друзья моих друзей-мои друзья... Пойдемте закусить.
Я улыбнулся. Ну, думаю, друзья! - Пока подпиши-ка афишу, Коля. Сидим. Мосолов взял афишу и читает:
- 14-го "Горькая судьбина"... 14-го?! Это, Вася, неудобно, перемени, поставь что-нибудь другое... Ну, "Лес", что ли.
- Это почему?
-Да, знаешь, в день коронации и вдруг, горькая судьбина... Пусть она на второй, на третий день идет. Только не в первый.
- Ну, "Светит, да не греет", - с серьезным видом предлагает Бурлак-а губа смеется.
- Это хорошо. А там после, что хочешь, ставь. Я переменил числа, и Мосолов подписал афиши, а потом со стола взял пачку афиш, данных для подписи, и доказал афишу Панаевского театра, перечеркнутую красными чернилами.
- Каковы идиоты?!. Вдруг "Не в свои сани не садись"! Это в день коронации Александра III. Понимаешь, Александра третьего!
- Почему же нельзя? Ведь "Не в свои сани..." такая уж скромная пьеса.
-А ты не догадался? Ведь Александр III коронуется... А разве его к царствованию готовили? Он занимает место умершего брата цесаревича Николая... Ну, понял?
- А ведь верно, что он не в свои сани садится? Сделал Бурлак серьезную физиономию, а губа смеется...
- Ну вот видишь, ты не смекнул, а я додумался...
И в день коронации шло у нас "Светит, да не греет", а в Слободе "Ворона в павлиных перьях" и "Недоросль"... Нарочно не придумаешь! Мы прошли через две комнаты, где картины были завешены и мебель стояла в чехлах.
- По холостяцкому закусим.! Садитесь, господа. В один миг были поставлены для нас два прибора на накрытом для одного хозяина столе, появилась селедка, балык и зернистая икра в целом бочонке. Налили по
рюмке.
-Коля, ты ему стаканчик!.. Он рюмок не признает.
И Бурлак налил мне полный стаканчик, поданный для лафита. Мне захотелось поозорничать. Прошлый завтрак мелькнул передо мной до самых мелочей.
-Рюмками воробья причащать,-припомнил я сказанную в тот завтрак шутку.
- Иже вместий-вместит. Кушайте на здоровье... Еще холодненькой подадут.
- Это я в турецкую кампанию выучился. Спирт стаканами пили.
- Да, вы были на войне! В каких делах? Я рассказал, Бурлак добавлял. Генерал с уважением посмотрел на георгиевскую ленточку в петлице, а меня так и подмывает поозорничать.
К соусу подали столовую ложку, ту самую, которую я тогда свернул.
-Кто это, генерал, вам так ложку изуродовал,- спросил я и, не дожидаясь ответа, раскрутил ее обратно. Обомлел генерал.
- Второго вижу... Знаете, даже жаль, что вы ее раскрутили, я очень берегу эту память... Если бы вы знали...
- Так поправлю, - и я обратно скрутил ложку, как
была.
Бурлак смеется.
- Он везде ложки крутит... Вот на пароходе тоже две скрутил...
- Н-да-с... Вы знаете историю этой ложки?
Лет десять назад арестовали неизвестного агитатора с возмутительными прокламациями. Помнишь, это был 1874 год, когда они ходили народ бунтовать. Привели ко мне, вижу, птица крупная, призываю для допроса, а он шуточки, анекдотики, еще завтрака просит. Я его с собой за стол в кабинете усадил да пригласил жандармского полковника. Так он всю водку и весь коньяк стаканом вылакал. Я ему подливаю, думаю, проговорится. А он даже имени своего не назвал. Оказался медвежатником, должно быть, каналья, в Сибири медведей бить выучился, рассказывал обо всем, а потом спать попросился да ночью и удрал. Разломал ручищами железную решетку в окне на чердаке, исковеркал всю и бежал. Вот это он ложку свернул... Таких мерзавцев я еще не видал. Пришлось бы мне отдуваться, да спасибо полковнику, дело затушил...
- Поймали его потом? - спрашиваю я.
- Как в воду канул. Потом, наверно, поймали... Наверное уж в Сибири, а то может и повесили. Опаснейший фрукт.
-А какой он на вид? Богатырь? -допытывался я.- А самому хотелось сказать, что решетки в окне были тонкие и подоконник гнилой.
- Какой богатырь. Так, обыкновенный человек. Ну, вроде вас... и рука такая же маленькая, как у вас...
Генерал пристально посмотрел на меня, как бы вспоминая.
Этим наш разговор и кончился. Я чувствовал, что старое забыто, и прощаясь, при выходе из кабинета, не мог не созорничать. Хлопая медведя по плечу, а все-таки сказал, как и тогда:
-Бедный Мишка, попал-таки в полицию!
Вернувшись в номер, я рассказал и прошлое и настоящее во всех подробностях Бурлаку, и он, валяясь по дивану, хохотал с полчаса и отпивался содовой.
Этой поездкой я закончил мою театральную карьеру, и сделался настоящим репортером.
1927 год. Картино.