Хаджи Хамит Вурал. В конце концов мечетью все остались довольны. Сколько в тот день ни было на Дуттепе и Кюльтепе странных да неприкаянных (вот только еще алевитов не хватало) – все в тот благословенный день, отстояв в очереди, поцеловали мне руку. Каждому из них я в тот день вручил по новенькой хрустящей столировой купюре, деньги мы сняли ради праздника в банке. Со слезами благодарности на глазах молился я Всемогущему Аллаху за то, что Он явил мне этот день. Мой покойный отец в 1930-х годах ездил по горам Ризе из деревни в деревню на ишаке, торговал мелочью, торговал тем, что покупал в городе. А я уже должен был наследовать делу отца, как вдруг разразилась Вторая мировая война и меня забрали в армию. Отправили меня в Чанаккале. В войну наши так и не вступили, но зато мы четыре года простояли на Босфоре, сохраняя выжидательную позицию. Наш капитан-интендант, родом из Самсуна, часто говаривал: «Хамит, ты такой умный, не возвращайся к себе в деревню, зачем она тебе? Поезжай в Стамбул, там я найду тебе дело». Да будет мир праху покойного! После войны с его помощью я поступил подмастерьем к одному бакалейщику в Ферикёе, а тогда не было ни подмастерьев, ни доставки по домам. Работа моя состояла в том, чтобы вынуть хлеб из печи да на ишаке развозить его в большой корзине-кюфе. Потом я увидел, что такая работа по мне, и открыл бакалею неподалеку от начальной школы Пияле-Паша в районе Касым-Паша, а между делом взял несколько пустых и дешевых участков, что-то на них построил и выгодно продал. В Кяытхане я открыл маленькую пекарню. В те годы в городе было полно работников, но все они были страшно неотесанными. Да и как можно верить деревенщине?
Что касается людей из нашей деревни – я начал со своих родственников. В те времена на Дуттепе стояли пустые бараки, и приехавших парней – все они стремились с почтением поцеловать мне руку – мы селили туда, потом занимали новые участки, и, хвала Аллаху, дела шли хорошо. Столько бессемейных мужчин – такие, если будут всем довольны, работать будут хорошо, будут Аллаха за все благодарить! Когда я впервые поехал в хадж, я возносил молитвы Аллаху и посланнику Его и много думал обо всем этом. Часть денег, что удалось заработать на пекарне и стройках, я откладывал, покупал железо и цемент, потом мы отправились к мухтару просить участок, ходили мы и к нашим богатеям денег просить. Одни, помогай им Аллах, раскошелились, а другие только спросили, неужели на Дуттепе живут люди. И тогда я сказал себе, что построю на Дуттепе такую мечеть, что ее будет видно из особняка мухтара Нишанташи, со всех высоких жилых домов богатеев на Таксиме, и каждый поймет, живет ли кто на холмах.
Когда фундамент мечети был заложен и кое-как возведены стены, я каждую пятницу стоял на воротах с коробкой и собирал деньги. Бедняки отвечали – пусть богатеи платят, богатые говорили – он сам у себя цемент покупает, и не давали ничего. А я платил за стройку из своего кармана. Если где-то на какой-то стройке кто-то из рабочих сидел без дела, если где-то оставался какой-то материал, хоть кусок железа, – я все отправлял в мечеть. Завистники говорили: «Ай, Хаджи Хамит, купол у тебя слишком велик, слишком нескромно вышло, вот будут ставить доски в его сердцевину, обрушит Аллах его тебе на голову, тогда ты поймешь, что нельзя так гордиться!» Когда ставили доски, я стоял под самым куполом. Он не обрушился. Я благодарил Аллаха. Я поднялся на купол и рыдал. Потом у меня закружилась голова. Я представил себя муравьем на футбольном мяче – так бывает, когда разглядишь обод на вершине купола, а затем – весь мир у его подножия. Смутьяны-безбожники из города раньше спрашивали: «И где же твой купол? Чего это мы его не видим?» Прошло три года. И теперь они говорили: «Ты что, падишах, строишь минареты с тремя балконами?»[30] По узкой лестнице минарета мы с нашим мастером поднимались все выше и выше, на самом верху у меня вновь закружилась голова, а в глазах потемнело. Мне говорили: «Ведь Дуттепе настоящая деревня! Разве бывают в деревне мечети с двумя минаретами по три балкона?»
30